– Представляю, что будет, если моего братика просветить сквозь мех и толстенную шкуру до самой печенки, – продолжала она. – Боюсь, ему это не понравится. Может статься, лучше научить других отворачиваться от тебя?
– Мне пойти с тобой, сестренка? – спохватился Артханг.
– А ты хочешь?
– Хочу, но не в том дело. Конечно, это моя работа. Но и за тебя страшно, и ведь мама… Мама ведь где- то в городе.
– Так иди ищи. Сможешь унюхать?
– Мунки знают, где она, – тихо отозвался Судур. – Мы проводим.
– Тогда порядок, – вздохнула она, – давайте прощаться. Каждому из нас – свой путь. Артик, поцелуй маму от меня!
Они расцеловались на кхондский манер – потерлись носом и щеками.
– Смотри у меня, – сказала Иола поджарому белому альфарису Серены. – Оберегай.
– Поторопимся, – приказал Эрбис. – Горизонт уже светел.
Несколько позже Серена, богоданное дитя, первый приз в лихой байге, удивлялась, как легко она отбилась от проторенного разумом, придирчиво взвешенного пути – и пошла наощупь, наугад, по наитию. Каким естественным казалось раньше выйти замуж за ровесника себе, родить ему не одного – уйму детишек, вдохновить на подвиги и утвердить его самость – о эта роль благодетельницы королевства андрского! Блестящая, твердо очерченная, будто мертвая скорлупа царского платья, которое попросту хотелось содрать с себя теперь, во время ночной скачки. И так сосало тогда всё время внутри, помимо разума, так затягивало в пагубу, дурную бесконечность, где один чуждый тебе шаг рождал другой, еще более чуждый, и эти результаты ее дурного воления ложились поперек ее жизни, подобно глыбам в потоке.
А новое ее окружение было непонятным, язвяще опасным, как инсанские клинки, и взоры, и сухой юмор, но – и это было парадоксально – куда более старого принадлежало ей и она ему. От инсанов исходил аромат великолепной игры, запах свободы на грани риска, танца на острие кинжала.
– Я потеряла скорлупу: мать, брата, нареченного, Лес и Замок. Ничего не осталось, – сказала Серена вслух. – Это и есть моя свобода? Тогда она довольно грустная штука.
– Угу. Ты порефлектируй еще, порефлектируй, – густо промурлыкал Багир, не замеченный ею раньше.
Впрочем, он умел стушеваться, хотя по инсанским правилам должен был, как и прочие боевые манкатты, ехать на широком седле с низкой лукой, собравшись в комок, или распластаться позади седла на толстой попоне, цепляясь когтями за ее войлок. Инсан, альфарис и манкатт составляли неразлучную троицу: однако в минуты опасности всадник пускал коня шагом или сторожкой рысью, а кот перебирался на травянистую обочину, ветки или кровлю, высматривая противника и готовый в любую минуту прянуть на выручку. Человек тоже мог сойти с седла и красться по другой стороне дороги в то время, пока его четвероногий спутник звонко топотал копытами по булыжнику. Так распускаются пальцы руки перед тем, как зажать добычу в кулак.
– Вас должно быть пятеро, манкатт, – вдруг сказала Серена. – Ловчий сокол на рукавице и кауранг рядом с копытами. Тогда вы будете непобедимы.
– Интересно у вас голова работает, госпожа, – отозвался кот. – Знаете наши предания, что ли? Говорят, что не так давно были у нэсин глаза в небе и друг у стремени. Птиц они учили для охоты, но разлюбили убийство; а многие их псы отошли к своему горному народу и этим положили клеймо на свое племя.
– Горный народ – это снежнаки, верно? – спросила Серена Эрбиса, на чье седло вернулся Багир.
– Ты слышала о них, – ответил он неохотно. – Зачем это тебе сейчас?
– Просто подумала, что в детстве хотела послать к ним брата.
– И теперь тебе кажется, что так и выйдет? – спросил Владетель. – Что это и есть его главный путь?
– Так далеко не загадываю.
– Надеюсь, нынче он поспешает к моей дорогой Таттианне, – сладко промурлыкал кот. – Ведь это я лично совершил к ней визит вместе с моим Владетелем и королем-отшельником, из чего получилось ваше нынешнее путешествие, госпожа. А ведь вы попали не в бровь, а в глаз. Неплохо было бы установить с Горными Волками то согласие, которое, по слухам, было у них с нами и нэсин, пока они не научились поворачивать шкуру на другую сторону.
– Так ты давно знаешь маму, кот?
– Багир знал и ее, и прекрасную Киэно твоего Бродяги Даниля еще до того, как этот мир был установлен, – сказал Эрбис несколько загадочно, почесывая Багира за ухом.
– О-о, – ведь я кое-что знаю про вас двоих, – рассмеялась девушка, как бы не заметив тех наполовину мистических намеков, которые щедро здесь рассыпались. – Багир, признавайтесь: Кийи вам кто – жена, невеста или просто товарищ по партии?
– Товарищ – ну вы скажете, – фыркнул он. – Я с ней в одном караване не ходил и в одной лавке не торговал. Это моя любимая с той поры, когда я уже выбрал себе Владетеля. Она тогда еще только присматривалась к королевскому сыну, что придумал себе монашество.
«Как я легко шучу с ними, – думала тем временем Серена, – и как много у меня окажется тут друзей. Мама говорила, что во времена ее молодости у тех заложников, которые принимали сторону своих похитителей и привязывались к ним, находили какой-то особенный синдром. А почему бы и нет, если похищенный сочувствует тому же делу, а тот, кто его удерживает, по-своему заботится о его безопасности… Вроде игры. Но нет, я заумничалась. Со мной проще: если ты принимаешь решение, то и гнешь себя под это решение, совершаешь насилие над собой. Решают за тебя – ты вольна быть такой, какая есть по правде, потому что ведь поступки человека еще не есть сам человек, а только его подчинение обстоятельствам. Свободный связан; невольник свободен. Вот еще одна грань моего нынешнего положения.»
Стало светло, но это еще было серое утро, без солнца. Ехали садами и рощами, затем начались возделанные поля с легким запахом навоза и скошенной травы, источающей зеленую кровь, мелкие речушки с плоскими берегами и илистым дном. Серена задышала глубже и слаще. Местность тут казалась более патриархальной, чем та, по которой их везли в колесанках, – реже попадались густонаселенные поселки и деревни, чаще фермы и хутора. Андрское земледелие процветало на тех почвах, где к поверхности подступала подземная вода, а людные поселения вытягивали ее. Но и здесь чувствовалась вечная андрская усталость, древесный лист кое-где был обведен желтой каймой, плодоносный слой ветшал, расползался, его рвали остроугольные гранитные глыбы. «Мир меняется, когда иные люди глядят на него», – подумала она. Владетель то придерживал своего Варда, чтобы перекинуться с ней малозначащими словами, то уходи вперед. В поведении прочих инсанов было что-то обыденное – не уход от погони и не увоз миссии из страны, где назревает террор, а просто исполнение своего права.
– Здешний парламент и его король не посмеют выступить против права нашего Владетеля, которое он осуществил так легко и быстро, – сказал Серене с оттенком похвальбы какой-то молодой инсан. – Только лучше не вызывать лишних вопросов: кто вы, если не обычная инсанская жена, и зачем с нами сам Владетель, если ему надо послезавтра принимать присягу у короля. Поэтому вы и едете не под своим именем, а точнее – безымянной.
Ближе к границе к ним присоединялись другие инсаны, попроще одетые и не только с женщинами – с детьми и вьючными мулами.
– Не дипломаты, купцы, – объяснил Серене тот же юноша. – Люди вольные, предприимчивые и бесстрашные. Мы предупредили, что нам требуется многолюдье, а сами более того хотим дать им посольское прикрытие и неприкосновенность. Андры на них сейчас особенно косятся. Как по-вашему, хватились вас в Замке?
– Пожалуй что и нет, – усмехнулась девушка. – Там есть кому позаботиться, чтобы меня начали будить и наряжать попозже.
И то, чего она раньше желала, показалось ей до того неприятным, что искривило ее губы как бы оскоминой. О магия неведомого и неизъяснимого! Всё просчитанное заранее, всё знаемое – мертво, даже еще не родившись, думала она, медленно проезжая в толпе мимо открытого шлагбаума и людей в камуфляже, бронированных повозок и надолб – и почти не замечая их. Для них всех вроде не было ни
