Еще всеми было замечено, что ни Серена, ни королева-мать не присутствовали. Простонародье сплетничало, что кунг разгневал обеих, и многие уже изо всех сословий были недовольны тем, как он присягнул: оказывается, клятва на Камне Учителя считалась крамольной, языческой и вообще не слишком обязывающей. Однако еще более многие, напротив, хвалили королевскую смелость.
– А вообще, мама Тати, Псам не нравится, чем пахнет вокруг, – сказал Артханг в заключение. – Каким- то подлым андрским замыслом и сговором, который не относится прямо к ним. Не знаю.
– С Молчунами советовались?
– Их недаром удалили. Как правило, они могут читать только лицом к лицу. Но Перигор, по его словам, слышит настроение толпы и еще какой-то одной особенной андры, которая ему друг. Предупреждает о безликой беде для тебя – не совсем тебя, но твоих друзей.
– Ладно, со мной это не впервые. Попробуем не спать эту ночь – дальше здешнего места в Шиле никак не уйдешь.
Однако мы, похоже, на полчаса придремали. Вдруг я проснулась – оттого, что необычный свет лег на веки и отразился в моем сне. Сон слез с меня, будто луковая шелуха, и я вскочила на ноги. Тревожно переговаривались наши бродяги. На остриях небоскребов метались рыжие языки огня, зарево окольцевало горизонт, и оттого чудилось, что пожар охватил весь Шиле-Браззу.
– Где это? – спрашивали мы друг друга.
– Навроде недалеко отсюда. Точно, это Княжкин Пустырь! Во время последней торжухи нечаянно занесли.
– Враки. Мимо-то прошлендали, верно, только забор вон где, а его старый дворец – аж вон от него где.
– Брошенная усадьба! – вырвалось у меня. – Боже, помилуй кошек!
Артханг уже без разговоров взял в карьер, мы с Бэсом пустились вослед. Его коротенькие и жирные ласты с волнения отказали в два счета, пришлось в который по счету раз тащить на руках.
– Взрослые – не беда, – бормотал он, принюхиваясь. – Там же дети во всех укромных местах.
– Я предупредила, – в тон ему повторяла я, – может быть, обошлось.
– Никто не сжигает пустой оболочки, ина Тати.
Он был прав, что бы ни значила эта его правота, и убеждаться в ней было бессмысленно. Только нам во что бы то ни стало нужно было видеть все, что бы там ни оказалось. Манкаттов любят одни манкатты, вспоминала я ходкую андрскую пословицу… Кошек не любили за то, что они не давали вовлечь себя в человеческие игры, и теперь это отольется, говорила я себе… Другие андры и мунки, в большинстве местные, спешили туда же, куда и мы. Мимо нас с ревом и воплями неслись оранжевые пожарные машины, и казалось, что их больше, чем людей.
Дом был поставлен на порядочном отдалении от ограды, и простолюдины могли любоваться зрелищем гигантской огненной горы сколько влезет. Они загодя, еще до прибытия машин, заполонили пустырь, облепили забор и пробовали на него карабкаться – щели в нем забили, я так думаю, вскоре после моего отхода. Тушить никто и не пытался: ни люди, ни машины. Сад был темен – пожар туда пока не перекинулся, только слегка коснулся верхушек, – и временами вспышки пламени выхватывали из тьмы то одно, то другое дерево. Тогда все могли видеть черные комочки, которые свернулись в развилках ветвей.
Я смотрела с невысокого холмика, на который меня занесло как бы случайно; опомнилась, когда уже была там. Люди вокруг ждали… кое-кто улюлюкал, пытался бросать через забор камни и палки и не попадал, конечно.
По замыслу, машины явно должны были не тушить, а составить цепь вокруг ограды: для этого они привезли внутри себя множество людей в форме. Однако не поспели, и им осталось только сомкнуться вокруг первоначального зародыша толпы, отсекая тех, кто пришел позже. То ли и было так задумано, то ли никто не рассчитал, насколько здешний народ падок на зрелища, – непонятно. Против кого была направлена акция – против дома, против манкаттов или против людей, – стало теперь без разницы.
– Чумной кордон, – говорила я, почти машинально, – ни туда, ни оттуда. Чума на оба ваши дома. Вместе с крысами.
– Они ведь пришли туда, потому что их погнали по всему храмовому округу, – толкнул меня Бэс своей кургузой ножкой. – Пробовали пересидеть, да и теперь надеются… Артханг куда побежал?
– Лучше не спрашивай. Он ведал, зачем ему спешить, поверь мне, он мой сын…
По ту сторону машин закипали страсти – снаряды летели теперь в железные бока кузовов и полицейских. Вторую волну притиснуло к ним, полиция выставила щиты, но без большого проку. Напор был такой, что и водяные цистерны содрогались. Дом, наконец, почти догорел, только изнутри, в бывших моих комнатах, вспыхивали угли. Там поистине оказался бастион, подумала я, Мартин… да, Мартин в самом деле мог приказать поджечь свое былое гнездо, свое неизжитое инсанство; после того нашего с ним разговора это было бы логичным, это дремало в нем с той поры и прорвалось из-за Серены… Человек должен собственными руками разрушить свой исток, чтобы не было искушения возвратиться – но это вовсе не патриотическая, не его идея, и ничему живому он не захотел бы вредить!
Машинам давно было невтерпеж стоять, и теперь, когда в этом окончательно не стало смысла, они не выдержали и захотели уйти. Гудя и завывая сиренами, требуя расчистить им путь, они медленно двинулись по кругу, по спирали. Камуфляжники прыгали на высокие подножки, забирались на самый верх. Толпа раздавалась, пропуская их, выталкивая из себя, вдогонку летело уже и что-то горящее. Наконец, машины вырвались.
И тотчас же охлос слил ряды и задребезжал изнутри. Кое-кого из крайних и, пожалуй, наиболее благоразумных сдавило, как сливовую косточку между пальцами, вытолкнуло на периферию, туда, где были мы с бассетом. Рядом оказался пожилой андр с усами и бородкой, в помятом балахоне.
– Простите, вы там каурангов не видели, – спросила я почти утвердительно.
– Массу, моя милая. Но этот народ давно протек между пальцами, дай так Бог каждому, – ответил он.
– Вы аристократ, – догадалась я.
– Разумеется, – он отряхнулся и рассеянно переплел свой седоватый хвост в три пряди. В его движениях ощущалось такое незыблемое спокойствие, что я поразилась. – А кто там у тебя, подружка твоего малыша?
– Друг, – ответила я лаконично.
– Внутри или снаружи?
– Был снаружи.
– Тогда будем ждать вместе, – он величаво поглядел на нас снизу вверх.
Мы составили островок затишья. А из толпы уже слышались пронзительные крики, пока только женские; потому что, пока одни пытались выбраться из ловушки, другие с боем пробивались к изгороди, таща с собой кирпичи и булыжники. Ах, булыжник – орудие кого? Забыла. В общем, орудие класса, сугубо и безгранично размножающегося, который характеризуется именно через эту свою особенность и, как следствие – наплевательски относится к своей и чужой жизни… Вся эта замысловатая логическая цепь промелькнула в моей голове разом, пока обломки мостовой и тротуара, железные ключи и шестерни, а также совсем непонятные предметы вроде грубых самодельных бомб взлетали над толпой в попытке достичь кошек, но обрушивались на головы своего брата насильника. Это никого не вразумляло: застрельщики по-прежнему хотели подвинуться вперед и оседлать забор, те, кто осознал жизненную необходимость хотя на четвереньках, хоть ползком выбраться из клюквенного киселя, расталкивали соседей локтями, и вся кишащая масса ритмично раскачивалась, кружилась и всей толщей била в забороло. Наконец, ограда не выдержала напора и пала, увлекая за собой и на себе передние ряды наступающих.
– Летняя королевская резиденция строилась в новое время и без расчета на таран, – с видимым хладнокровием сообщил мне аристократ.
– Ходынка, – бормотала я, – Ходынка как любимое развлечение рутенского и андрского пролетариата. Господи, спаси и сохрани невинные души кошачьи, а с прочими делай, что тебе по нраву!
Впереди подточенные огнем деревья падали в человеческое месиво, давя и круша, – липы и вязы, что росли у самой ограды. Не крики – началась уже полная какофония. Мы трое стояли посреди этого безумия как бы в футляре иного пространства, и я ощущала тепло Бэса на руках, жар змеиного перстня на пальце.
