та школа, которую он прошел, не ограничивалась.
На окраине столицы король-монах Даниэль появился внезапно и без манкатты, зато верхом на низкорослом коньке трудноопределимой породы, заросшем толстой рыжей шерстью, лопоухом и со странной волосяной или обросшей волосом выпуклостью во лбу. Маленькие глазки коня смотрели сердито и в то же время изобличали природную доброту нрава – андрские детишки прямо-таки влюбились в этого фрисского дворняжку и не чинясь лезли ему на круп. Простой народ, дельцы, девицы свободного поведения и местные якудза ликовали и устилали его путь цветами, листьями и клочьями своих одежд в лучшем евангелическом стиле. (Что до клочьев – практика была еще свежа в памяти толпы.) Он проследовал в Собор, куда его проводила добровольная свита из столичных мунков и псов, все до единого тайные союзники моей Триады, – а также избранные андры, с которыми втихомолку завязала знакомство я.
О чем он там проповедовал, передавали по-разному. Но все поголовно сходились в том, что речи его были исполнены власти. Ожидалось, что после этого Даниэль сместит неудачливого младшего брата, полюбовно договорится с королевой-матерью, с некоторой поры остававшейся не у дел, принесет присягу и коронуется уже со всем пиететом – в присутствии не только Владетеля Эрбиса, но и его прелестной гостьи. Гостье же этой почему бы тогда не предпочесть молодого царственного владыку старикашке-многоженцу!
Я тоже думала в этом роде, каюсь. Тем более, что авторитетные инсанские лица говаривали, будто Мартин развязался с присягой, нарочито совершив при них в том же Храме магический антиобряд: предложил шпагу и перчатку небесам или тому светлому клубку, который висел вверху на месте ключевого камня. Такие сплетни ширились: воздух был этим полон. Романтически настроенные и сексуально озабоченные юнцы, бородатые и безбородые, косатые и не очень, ходили за БД по пятам, куда бы он ни направился; девушки из лучших семейств вешались на шею вместе с гирляндами лотоса, папируса и гибискуса; иереи и парламентские деятели пили его речи, прилепившись к устам. Аристо, правда, хранили по его поводу молчание или, даже говоря, ежеминутно давали понять, что они, собственно, вне политики. Говоря и лично со мной, кстати: и, что не совсем кстати, того моего пожилого знакомца по кошачьему делу звали Ильберт, почти как Эйнштейна. Ильберт Ха Райн Ашья.
Ну вот, так проводили время в Силоме после коронации и пожара. А недели через две такой жизни Даниэль-монах вошел к брату своему единородному Мартину, который дал ему аудиенцию при закрытых дверях. И там же, в Замке, Даниэля арестовали.
Коня его несколько погодя видели в обществе манкатты с характерным перевернутым топориком на лбу. Потом он исчез, как растворился.
Серена только что проснулась в прохладе низкой черной палатки. Выжженное, глинистое плато наверху гор куда-то исчезло: тут были долина и ручей, вдоль которого, посреди дикой черешни и сливы, цветущих гранатовых садов, расположился их лагерь. Полог трепетал от порывов ветра, что снаружи был горяч, но пройдя через стену из козьей шерсти, чудесным образом охлаждался. Может быть, переплетения ее нитей еще сохраняют ночную прохладу, лениво думала девушка, потому что время темноты в песках Страны Нэсин холодное. Не то что в Андрии, где все сумеречные вещи пытаются выпустить из себя дневной жар и не могут.
– Так происходит потому, что мы живем рядом с краем вечной зимы, – объяснял Эрбис. – Нашу землю стерегут горы и вечные снега на их вершинах.
– Мне говорили, что эти горы видать и в Андрии.
– Андры могут пройти к ним своей степью и пустыней, так, как мы шли до их границы, но инсанов эти горы окружают. Для нас существует несколько особенных путей – проходы и перевалы, которые ведут вверх путем, уходящим в недра. Как по-твоему, куда ты попадешь, если попытаешься вернуться вспять по ущелью дневных звезд?
– Судя по твоим словам, не туда, откуда я пришла.
– Снова в пустыню, но андрскую, которая называется Хеброн и находится по другую сторону Шиле- Браззы.
– Вот почему андры боятся ваших завоеваний.
– Да, они не всегда догадываются, откуда мы можем появиться, чтобы разбить их, и не осмеливаются пойти за нами в погоню, если победят в стычке. Они знают, что сразу станут пленниками нашей страны.
– Как и я.
– По доброй твоей воле, – он положил руку ей на колено, потому что оба тогда сидели верхом по- мужски. Спокойно положил, без тени желания. – Вот тебе наш мир как загадка, Серна Лесов. Решишь – овладеешь. Решишь – выйдешь.
Многомерное пространство, которое милостиво снисходит к своим поселенцам, соглашаясь быть ручным и привычно трехмерным там, где друг разбивает стоянку, и вдруг веером открывает незваному пришельцу все свои радужные грани, ослепляя его. Так размышляла Серена.
– Нет, не только чужого – и нас эта земля то и дело бросает в неизведанное, – смеялся Эрбис над ее попытками осмыслить закон и свести его в нечто привычное и регулярное. – Она своенравна, как любая красавица. Ведь она красива, ты начала понимать это? Мы стремимся замечать ее пути, торить новые, но это удается, пока мы служим, а не господствуем. И пока любим. Привычное в любой миг может измениться, и не угадаешь, как; но в неопределенности завтрашнего дня и следующего шага, в зыбкости и мимолетности нашего существования есть радость. Первый шаг инсана в его мире – изумление.
– Каково это вам – жить внутри ожившей метафизики, – удивлялась Серена. – То-то ваши жены закрываются: наверное, чтобы иметь перед глазами нечто постоянное.
– Больше того закрываются они от солнца и от нескромных глаз, – отвечал ей Эрбис. – Тебе необязательно. Может быть, ты нам нужна именно для того, чтобы разглядеть как следует то, что следует увидеть. Кожа твоя светла и мягка, не как у наших мужчин; я достану тебе для нее душистую мазь. А от дерзости тебя уберегут мои сыновья, Ясир и Джемшид, оба они женатые и солидные мужчины.
И собою очень хороши, вспомнила Серена.
– Как бы они сами мною не соблазнились, о могучий Владетель Кота. У них в доме что, полный боекомплект?
– Ты слышала, что у инсана может быть четыре жены. Пока Джемшид взял себе одну девушку из моих рук и по моей указке, а Ясир – другую мою воспитанницу. Я выбрал их еще девочками и распорядился обучить всему нужному для того, чтобы они подарили мне хороших внуков.
– Хм. А любовь как же?
– Основа брака у нас, как и у андров, – согласие. Прочее придет – я знаю своих сыновей не хуже, чем себя. Мы так говорим: первую сверстницу муж принимает как знак почтения к родителям, вторую – как память о погибшем друге, чьей вдовой она была, третью – ради примирения с враждебным родом и его вождем, а вот четвертую, венец земных дел и завершение сует, – по любви, в которой никому не даешь отчета, кроме себя.
– Так ты меня, по вашей пословице, на третье место прочишь, – шутливо и чуть разочарованно сказала девушка.
– Никуда я тебя не прочу, уж поверь. Седая борода – усталые мысли, так у нас говорят. Я только объясняю. У нас, в мире, где не действуют никакие предсказания, и безо всякой войны пропадают люди, разлучаются семьи – а ведь ни вдов, ни сирот, ни стариков без угла и двора ты не встретишь. Мы одно целое перед лицом неизвестности.
«Чудесно. Так и мне самой тут грозит опасность запропаститься? – подумала Серена. – А, не страшней, чем было потерять себя в тех моих узлах и сетях.»
– И одна из ваших торных дорог повела тебя в Храм во время обряда, – спросила она вслух.
– Да, только это не простая дорога, за нее приходится платить. Впрочем, платить именно тем, что делает таких, как ты, непохожими на весь род аниму.
– Чем же?
– Тем, что внутри себя переступаешь через себя самое.
