французских романтиков.
Гюго чувствует себя как полководец перед битвой. Только бледность выдает его волнение, внешне он совершенно спокоен. Одет он подчеркнуто просто: наглухо застегнутый черный редингот, узкая полоска белого воротничка у шеи; жесты скупые и энергичные. Никакой эксцентричности, никакого «неистовства» ни в одежде, ни в манерах, ни в тоне. Но то, что он читает своим мерным звучным голосом, вызовет неистовый взрыв страстей: энтузиазм в стане друзей, бешенство в лагере противников.
Со страстью и блеском поэт развертывает программу романтического искусства; по всем линиям дает бой защитникам старины. Он бросает широкий взгляд на историю развития литературы.
Главным жанром современности он провозглашает драму. Вершина драмы — Шекспир. «Богом театра» называет его автор предисловия.
«Драме остается сделать лишь один шаг, чтобы порвать всю паутину схоластики, которой армия лилипутов хотела связать ее во время сна», — заявляет Гюго. Чтобы приблизиться к жизненной реальности, драма должна соединить в себе возвышенное и смешное.
Особое значение придает Гюго контрастам и гротеску, сгущенному, преувеличенному до пределов фантастики изображению чудовищного и смешного.
«…гротеск составляет одну из величайших красот драмы… Он вносит в трагедию то смех, то ужас. Он заставляет Ромео встретиться с аптекарем, Макбета с тремя ведьмами, Гамлета с могильщиками…»
Автор предисловия идет в сокрушительную атаку на устаревшие схоластические правила единства времени и места в драме.
«В самом деле, что может быть более неправдоподобного и более нелепого, чем этот вестибюль, этот перистиль[2], эта прихожая — традиционное помещение, где благосклонно развертывают свое действие наши трагедии, куда неизвестно почему являются заговорщики, чтобы произносить речи против тирана, тиран, чтобы произносить речи против заговорщиков, поочередно, будто сговорившись заранее…
Единство времени не более обоснованно, чем единство места. Действие, искусственно ограниченное двадцатью четырьмя часами, столь же нелепо, как и действие, ограниченное прихожей… Мерить все единой мерой! Смешон был бы сапожник, который захотел надевать один и тот же башмак на любую ногу…»
«Итак, скажем смело: время настало! И странно было бы, если бы в нашу эпоху, когда свобода проникает всюду, подобно свету, она не проникла бы в область, которая по природе своей свободнее всего на свете, — в область мысли. Ударим молотом по теориям, поэтикам и системам. Собьем старую штукатурку, скрывающую фасад искусства! Нет ни правил, ни образцов, или вернее: нет иных правил, кроме общих законов природы, господствующих над всем искусством, и частных законов для каждого произведения, вытекающих из требований, присущих каждому сюжету…»
«Поэт должен остерегаться прямого подражания кому-либо… Паразит гиганта всегда останется карликом. Итак, природа! Природа и истина! Новое направление, нисколько не нарушая искусства, хочет лишь построить его заново, более прочно и на лучшем основании…»
Гюго обосновывает необходимость реформы литературного языка:
«Человеческий ум всегда движется вперед, он постоянно изменяется, а вместе с ним изменяется и язык. Таков порядок вещей. Когда изменяется тело, может ли не измениться одежда? Французский язык девятнадцатого века не может быть французским языком восемнадцатого века, а этот последний не есть язык семнадцатого века… Тщетно наши литературные Иисусы Навины повелевают языку остановиться; в наши дни ни языки, ни солнце уже не останавливаются…
В настоящее время существует литературный старый режим, так же как политический старый режим. Прошлый век почти во всем еще тяготеет над новым. Особенно это сказывается в области критики…
Но близок час, когда новая критика, опирающаяся на широкую, прочную и глубокую основу, восторжествует…».
Гюго широко иллюстрирует свои мысли примерами, но не ссылается на авторитеты, не приводит цитат. «Он предпочитает доводы авторитетам. Он всегда больше любил оружие, чем гербы». Этими словами заканчивается предисловие к «Кромвелю».
Аплодисменты. Рукопожатия. Сверкающие глаза молодежи. Да. Это настоящий манифест нового искусства. Те мысли, которые носились в воздухе разрозненными стайками, тревожили умы, но не находили до сих пор смелого и ясного выражения, Виктор Гюго построил в боевые колонны, одел в блестящую броню слов и образов и двинул в битву. Он стал во главе передового отряда романтиков, во главе тех, кто хочет, чтобы живая современность заиграла бы всеми своими красками в искусстве, освобожденном от пут прошлого.
Конечно, не все в этом манифесте романтического искусства бесспорно и равноценно.
Произвольна и далека от науки схема развития литературы, которую наметил поэт, наивно и его понимание причин общественного развития. Гюго видит их в борьбе неких абстрактных извечных начал: добра и зла, мрака и света. Но сила его предисловия в том, что в борьбе с омертвелыми формами оно призывало литературу на новые пути. Скрижалями романтизма, заповедями нового искусства назовут предисловие к «Кромвелю» прогрессивные французские романтики и будущие реалисты — соратники и современники Гюго. Манифест романтического искусства поможет им строить большую новую литературу, вызванную к жизни эпохой революции, отвечающую требованиям нового века.
«Кромвель» с предисловием вышел в декабре 1827 года. Виктор Гюго посвятил пьесу своему отцу. Старик польщен и растроган. Он и не вспоминает о том времени, когда видел в желании Виктора стать литератором лишь пустые ребяческие бредни. Теперь он вполне доволен сыном, жизнью и собой. Он воспет в одах, восстановлен в чинах и титулах. Снова он генерал и граф, а Виктор имеет право именоваться бароном. Генерал переселился в Париж и снял квартиру на улице Плюмэ, неподалеку от сына.
Январским вечером 1823 года Виктор и Адель в гостях у отца. Разговор идет об отзывах прессы на «Кромвеля» и предисловие. В газетах и журналах буря.
— Предисловие действует на ревнителей старины, «таможенников мысли», как красная тряпка на быка, — говорит Виктор.
— Да, милиция лилипутов разъярена, — смеется генерал. Он уже усвоил лексикон сына.
— Зато молодежь дает отпор; вокруг предисловия будут теперь строиться ряды армии романтиков, — говорит Виктор.
Генерал особенно весел в этот вечер. Каждое острое словцо веселит его, вызывает взрыв хохота.
Расстаются уже около полуночи. Виктор и Адель идут домой пешком, не торопясь. Надо прогуляться перед сном. Едва они входят в квартиру, как у дверей раздается тревожный звонок. Кто это так поздно?
— Ваш отец скончался, — говорит посыльный.
Виктор не верит ушам. Ведь только сейчас он беседовал с отцом, слышал его смех. Скорей назад, на улицу Плюмэ!
Отец лежит недвижимый. Недавно румяное, смеющееся лицо посинело и застыло.
— Удар, — говорит врач. — Мгновенная смерть, как на войне.
Контрасты (1828–1829)
Они уже не собираются, как прошлым летом, в кабачке тетушки Сагэ, маршрут их прогулок переменился. Под вечер Гюго и его друзья бродят по окрестностям Парижа. Любимое место их привала «Мельничный холм».
Все располагаются прямо на траве. Луи Буланже делает наброски в походном альбоме, Сент-Бёв раскрывает томик стихов, Гюго ложится на спину, руки под голову, грудь дышит вольно. Над ним гигантское
