Ну, конечно, редактор для красного словца хватил через край. Против Виктора Гюго выступают лишь его литературные противники, преимущественно ревнители старины. А вот министра-президента Полиньяка ненавидит большинство французов. Бывший эмигрант, призванный Карлом X к руководству государственными делами, Полиньяк хочет вытравить либеральный дух в стране и готов идти на крайние меры. Ограниченный и упрямый король заодно со своим министром.
26 июля в официальной газете «Монитер» опубликованы ордонансы, правительственные указы, открыто нарушающие и без того всячески урезанную конституцию — «хартию», установленную королем при его вступлении на престол. Еще усилить цензурный гнет; распустить палату, депутатов и впредь ограничить ее деятельность; урезать избирательные права, сохранив их лишь для крупных землевладельцев-аристократов, — таков смысл ордонансов Полиньяка.
Министр-президент, бросая этот вызов либералам, намеревался укрепить королевскую власть, но добился как раз обратного результата. В тот же день в Париже начались волнения.
На улицах толпы народа, несутся крики:
— Долой министров! Долой Полиньяка!
Возбуждение все усиливается.
В Париже в этот день больше 30 градусов по Реомюру.
Смахивая капельки пота со лба, Гюго прибивает книжную полку в своем кабинете и тревожно прислушивается к шуму за окнами.
Надо скорее приниматься за работу над новым романом. Если рукопись не будет представлена к декабрю, то придется взыскать с автора по тысяче франков за каждую просроченную неделю, грозится издатель Госселен. Каждый день на счету, а тут в хлопотах неожиданного переезда на новую квартиру потеряны все записи и наброски, пропал весь подготовительный труд, и ни строчки еще не написано.
Полка прибита. Книги расставлены. Утром 27 июля Гюго садится за стол. Но легко ли сосредоточить свои мысли на средневековом Париже в тот день, когда в живом современном Париже назревает восстание?
Голоса за окнами утихли. Вероятно, жители спрятались по домам. Издали слышны звуки выстрелов. Раздается тяжелый мерный топот. Солдаты. По мостовой грохочут артиллерийские фуры. Началось!
На следующий день звуки выстрелов усиливаются. Пули иногда долетают до сада Гюго. А в доме слышен писк новорожденной. Адель ночью родила дочку. До романа ли тут? Жена и малышка заснули, обе здоровы. Но тишины в доме нет. В дверь то и дело стучат солдаты, просят напиться. Выстрелы не умолкают. Район, где поселилась семья, отрезан от центра города. Газеты не вышли, нет никаких известий о том, что происходит. Вдали слышатся призывные удары набата.
Гюго выходит из дому.
Аллея Елисейских полей вся загромождена пушками. Солдаты спиливают деревья. Пешеходов не пропускают; в городе опасно. Идут баррикадные бои.
К одному из деревьев привязан мальчик лет четырнадцати. Оборванный, бледный. Губы сомкнуты.
— Что он сделал? Зачем вы его привязали?
— А чтоб не убежал от расстрела, — отвечает солдат.
— Расстрелять этого ребенка? За что?
— Нечего сказать, невинный ребенок. Он убил наповал нашего капитана.
Со стороны заставы во весь опор мчится всадник. Генерал.
— Нашли время для прогулок! — резко говорит он поэту. — Какого черта вы здесь делаете? Отправляйтесь скорей домой — сейчас начнется сражение.
Гюго молча указывает на привязанного к дереву мальчика.
— Отведите мальчишку в полицейское отделение, — приказывает генерал солдатам. — А вы поскорее уносите ноги, — обращается он к Гюго. Видно, дело принимает серьезный оборот.
писал Гюго в оде, посвященной июльской революции.
29 июля над дворцом Тюильри уже развевалось трехцветное знамя. Во главе временного правительства банкир Лаффит, известный своей либеральностью, и генерал Лафайет, прославившийся в боях за независимость Северной Америки. Популярному в народе генералу вручено трехцветное знамя. Но Лафайет уже давно утратил свой республиканский пыл и боится ответственности. На заседании временного правительства решено передать это знамя принцу королевской крови, герцогу Орлеанскому, и учредить во Франции не республику, а конституционную монархию. Молодой историк и журналист Тьер, активный деятель партии либералов, срочно пишет воззвание, крикливо рекламируя достоинства и добродетели герцога:
«…Герцог Орлеанский предан делу революции. Герцог Орлеанский — король-гражданин. Герцог Орлеанский носил в сражениях трехцветную кокарду… Ему вручит корону французский народ».
Лаффит везет герцога Орлеанского в Ратушу. Город еще покрыт баррикадами. Раздаются крики:
— Да здравствует свобода! Долой Бурбонов!
Народ враждебен герцогам и монархам. Как добиться хотя бы видимости его одобрения? И начинается инсценировка.
Седой генерал Лафайет выходит с герцогом Орлеанским на балкон Ратуши, перед многотысячной толпой обнимает его и передает герцогу трехцветное знамя. Раздаются аплодисменты. Это можно выдать за всенародное утверждение. Дело сделано.
«После июльской революции либеральный банкир Лаффит, провожая своего compere[3], герцога Орлеанского, в его триумфальном шествии к Ратуше, обронил фразу:
Карл X отрекся от престола и бежал в Англию.
Трон занял герцог Орлеанский, которого нарекли Луи-Филиппом I, королем французов.
Спустя много лет в романе «Отверженные», оценивая события 1830 года, Гюго так напишет о них:
«1830 год — это революция, остановившаяся на полдороге. Половина прогресса, подобие права! Но логика не признает половинчатости, точно так же как солнце не признает огонька свечи. Кто останавливает революцию на полдороге?
Буржуазия.
Почему?
Потому что буржуазия — это удовлетворенное вожделение. Вчера было желание поесть, сегодня — это сытость, завтра настанет пресыщение».
В 1830 году Гюго еще по-другому воспринимал события. Он приветствовал июльскую революцию, свергнувшую династию Бурбонов, но ему казалось, что народ «не созрел» для республики и конституционная монархия должна послужить переходной ступенью к будущему.
«Короли царствуют сегодня. Народу принадлежит завтра».
«Не пройдет и столетия, как республика, еще не созревшая сегодня, покорит всю Европу», — писал
