крыса крадется с угла, дырку вынюхала в доме и, как пуля, в пол ушла. Уж таков шпионский норов контрабандных злых проныр: распеваючи про мир, в маске мирных договоров, в шкаф, где хлеб и сало есть, незамеченно залезть, ложь восторженную плесть, обратиться в бегство быстро, — яд диверсий, зуд убийства, в глазках лесть, а в зубках месть. Я бы мог, пойдя на риск, взгромоздить сравнений горы. С кем еще сравнить бы крыс? Но сейчас без аллегорий мной описан крысий рыск. Чтоб не путал критик кислый, — что? да кто? да что потом? — скажем: крысы — это крысы, те, что влезли в Ванин дом с корабля в ночное время, крысы с шерстью и хвостом, что описаны у Брема («Жизнь животных», 1-й том). В щелках дома скрип и щелк. Крысы видывали виды. Обходили порошок, если с виду ядовитый. Крысы знают метод тонкий: гримируясь в час ночной, та — прикинется зайчонком, эта — белочкой ручной. Но не скрыть в невинной маске хвост японский, зуб германский, и поэтому они, свет и солнце ненавидя, день-деньской проводят, сидя в тайниках своих в тени… Крысы ночью влезли в шкаф, и продукты в нем протухли, крысой пахнут даже туфли, виден хвост из-под мешка, тащат хлеб исподтишка, сгрызли край у ремешка. Потеряли крысы совесть, всюду зубок острый кус, уксус выпили и соус, позабыли в супе ус!.. Так выходит в сказке нашей — будто я по крысам спец. Но теперь о Ване с Машей я хотел бы песню спеть. Только как бы поумелей протянуть рассказа нить, чтобы их не засластить липко-сладкой карамелью: мол, «бодры! сильны! стройны! Актив профдвижения! Девушки моей страны! Наши достижения!» Поюжней земли Чукотки, где рыжеет леса масть, — в мерзлом городе Охотске после родов от чахотки умерла у Маши мать. Маша помнит, как поется, «Волочаевские дни», шли в тайгу белояпонцы, тятю ранили они, и отцу рубахой драной обмотала Маша рану у таежных у костров… Тятя помер… Снег растаял… В городке — советский строй. Подрастала Маша, стала медицинскою сестрой. Днем — в родильном доме труд. После этого — ученье: акушерский курс вечерний, Маша кесарским сеченьем в анатомке режет труп. Год пройдет, один-другой, и она в халат оденется,
