чтоб помочь больной роженице легкой бережной рукой. Ваня был простым рабочим, по рабочим — не простым: самолетные хвосты мастерил, упрям и точен. Очки — синего стекла, но, бывало, смотрит мимо, смотрит, вспомнит и дотла память жжет асфальтным дымом беспризорного котла. Был чудилой из чудил, по ночам в уме чертил, чтоб детали подлетали прямо к Ваниной руке, чтобы синий алюминий мчался птицей вдалеке. Он мечтал. Но хвост-ракета всем мечтаньям не чета. Без посадки против ветра сделать тыщу километров в час — могла его мечта! Так и жили Маша с Ваней. Повстречались зимним днем, в загс пошли весною ранней. Им кристальный строят дом, с телефоном, с небом, с ванной, а пока — домишко ветх: комнатенка в один свет, старорусская работа, в сенях узкие ходы, даже нет водопровода, а в углу ведро воды. Я видал дома большие; мы покрыли их стеклом, мы гранитом их обшили, и в былой глуши Коломн даже фрески есть в квартире, больше, чем в античном мире, насовали в них колонн. Я совсем не против фресок, — фрески в наших интересах, но в рассказике моем дом стоит не очень пышный, не кирпичный, а типичный деревянный старый дом. За плетеною корзиной, где просыпан мелкий рис, живет старый черт крысиный — злой розоволысый крыс. Разузнал пасюк заядлый, в мышеловках что за яды. Хитрый химик, крыса Хлох, этим ядом кормит блох. Крыса смыслит в химии, знает все — где О, где Аш, в пол уперши лапки хилые, точит зуб на домик наш. И в прованской жирной тюре сам лежит, как в море мыс, крысий дуче, крысий фюрер, водяной микадо крыс. Он кричит крысятам здесь: — Приготовьте яда смесь! Мы цианом ложки смажем, чтоб схватила Ваню с Машей, заикав от смеха, смерть!.. А Сузука, злая крыса, держит хвостик между ног, отвечает с кучки риса: — Вот приедет мой сынок! — На заморском корабле, на веревке-конопле, в темном трюме конопатом жрет сухарик за канатом среди бочек и корзин. Любо морем плыть ему, и везет Сузукин сын в город черную чуму. Утром след на небе санный, за окном сусальный лед. Рано встали Маша с Ваней, он из чашки умывальной
