Фоулер кивнул.
— Я вот о чем подумал, — мы просто взяли и испори тили добрую старую традицию.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, вообрази себе: парень с девушкой гуляют там внизу при лунном свете. Они вздыхают, они переполнены своей любовью и глядят на Луну. А теперь, когда они поднимают на нее глаза, то знают, что там наверху бегают двое эдаких слюнтяев. Тут уж вся поэзия пропадает.
— Еще бы! — Мэкинтош коротко рассмеялся.
Фоулер обвел глазами лунный пейзаж и сказал:
— Да, правда, ночью все здесь кажется совсем другим.
Они смотрели на мрачную до жути картину. Как всегда, они различали только оттенки серого цвета, но теперь тона были темные и зловещие. Резкий свет звезд и мягкое сияние Земли не бросали теней, но распространяли над грядой гор и призрачное свечение, и мглу. Трудно было понять, где кончалось видимое и начиналось воображаемое.
Фоулер пробормотал, прерывисто дыша: “Ночь полна видений страха”.
— Как ты сказал?
— “Ночь полна видений страха”. Это строфа из какого-то стихотворения.
Они молча озирались кругом, неловко поворачиваясь в своих неуклюжих космических костюмах.
— Эти слова и в самом деле соответствуют пейзажу, — отозвался Мэкинтош.
Прошло несколько земных дней.
Фоулер и Мэкинтош были заняты своими астрономическими наблюдениями и делали контрольные анализы некоторых минералов, собранных ими в течение долгого дня. Они предпринимали небольшие вылазки поблизости от купола, но проб не отбирали. И обычно, находясь снаружи и бродя по лунной пыли, каждый в одиночку, каждый своей тропой, один из них окликал другого: “Как дела?”, а другой отзывался: “Все в порядке, а у тебя как?” Беспрестанно и властно ощущали они потребность слышать человеческий голос.
Но однажды их охватила настоящая паника. Это случилось во время одной из вылазок. Они находились на разных сторонах купола, их разделяло расстояние примерно в сто ярдов. Мэкинтош не заметил под ногами предательского углубления в пыли — неглубокую щель, почти доверху забитую светлым мучнистым веществом. Одна его нога увязла в нем. Он пошатнулся и упал на спину. Нога согнулась в колене, но не согнула коленное сочленение комбинезона. Удар от падения был не сильный, но он громко отдался внутри комбинезона. Пробурчав “проклятие!”, Мэкинтош сел и попытался освободить ногу. Вдруг в его наушниках послышался голос Фоулера:
— Мак, у тебя все в порядке?
— Да, — ответил Мэкинтош. — Я упал, но не ушибся. Все хорошо.
— Мак! — голос Фоулера прозвучал пронзительно. — Ты жив?
— Да, конечно же. Ничего особенного не случилось. Я только…
— Ради бога, Мак, ответь мне! — это был почти вопль, и в нем звучал ужас.
Страх заразителен. Мэкинтош выдернул ногу из щели, вскочил и пустился бежать к куполу, крича:
— Эл, что случилось? В чем дело, я иду! Что такое? — И, пока он бежал, Мэкинтош слышал, как Фоулер непрестанно его зовет и молит ответить.
Обогнув купол, Мэкинтош едва не столкнулся с Фоулером, бежавшим с противоположной стороны. Оба поскользнулись и, силясь удержаться на ногах, подняли вокруг себя облако пыли. Остановившись, они бросились друг к другу, соприкоснувшись своими шлемами.
— Что такое стряслось с тобой, Уолт? — воскликнул Мэкинтош.
— С тобою что стряслось? — раздался отрывистый, задыхающийся голос Фоулера.
— Я просто шлепнулся — вот и все. Я ведь крикнул тебе в микрофон, что не ушибся. Разве ты не слышал?
— Нет! — Фоулер старался овладеть собой. — Я все кричал тебе и не получал ответа. Наверное, радиоаппараты не в исправности.
— Наверно. Твой приемник или мой передатчик. Пойдем в купол, проверим их.
Они вместе вошли в купол и сняли комбинезоны. Вытерев пот с лица, автоматически поставили вскипятить чай, но тут же снова выключили чайник — во время лунной ночи электроэнергию надо было экономить и поэтому употребление горячей воды они свели до минимума. Вместо чаепития они взялись проверять свои радиоаппараты.
Сначала они исследовали передатчик Мэкинтоша — не был ли он поврежден при падении. Сразу же выяснилось, в чем дело. Крошечная крупинка кремниевого ангидрида, попавшая в конденсатор, вывела из строя усилитель. Повреждение легко было устранить, и передатчик снова заработал. Надев комбинезоны, они опять вышли. Но перенесенное потрясение не так легко было забыть. И после этого, находясь снаружи, они никогда не выпускали друг друга из поля зрения.
Время шло. Все теснее смыкалось вокруг них беспредельное одиночество, исходившее от унылого лунного ландшафта. Окружающая природа приняла образ живого существа, угрожающего, выжидающего, подстерегающего. Даже радиосвязь с Землей не доставляла им прежней радости — голоса были всего лишь голосами, они как будто не принадлежали людям.
На Земле человек может находиться в глубоких дебрях непроходимых джунглей, но там всегда есть возможность встретить другое человеческое существо. Человек может оказаться один на отдаленнейшем необитаемом острове и все же сохранить надежду, что на каком-нибудь судне, или челне, или самолете прибудет другое человеческое существо. Человек, приговоренный к пожизненному одиночному заключению, твердо знает, что за тюремными стенами находятся люди.
Но на Луне — это полнейшее и абсолютнейшее одиночество. Там нет человеческих существ и — что еще хуже — нет даже возможности появления человеческих существ. И никогда прежде люди, два человека, не находились в таком положении. Человеческому разуму, невзирая на всю его способность приспособляться к окружающей обстановке, пришлось проникнуть за ее пределы, чтобы воспринять реальность совершенной изоляции.
Медленно тянулась лунная ночь. Однажды Фоулер и Мэкинтош расстилали неподалеку от купола свою грязную одежду, чтобы, как обычно, выдержать ее в течение трех часов в лунной атмосфере, прежде чем вытряхнуть и убрать, пока она снова не понадобится.
Вдруг Фоулер выпрямился, с минуту пристально глядел на Землю, затем сказал:
— Мак, ты обедал когда-нибудь в вагон-ресторане?
— Конечно, много раз.
— Помнишь, как старший официант рассаживает обедающих?
Мэкинтош подумал немного, потом ответил:
— Понимаю, что ты имеешь в виду. Он рассаживает их поодиночке. До тех пор, пока уже не останется пустых столиков; тогда он начинает сажать людей по двое.
— Совершенно верно. Он сохраняет иллюзию обособленности. Я думаю, люди и представления не имеют, как они нуждаются друг в друге.
— Мне кажется, ты не прав. Люди ведь странные существа.
Они улыбнулись друг другу сквозь пластины своих лицевых фильтров, хотя все равно было слишком темно, чтобы заглянуть внутрь шлема. Покончив с одеждой, они вместе вошли в купол. Оба лишь недавно осознали одну поразительную вещь: умри один из них, другой его не переживет. Даже вдвоем трудно было сохранить разум. Никто, оставшись наедине с собой, не мог бы прожить здесь и одного земного дня. Люди на Луне жили парой, и умирали они парой. И если бы Фоулер и Мэкинтош вздумали повнимательнее присмотреться друг к другу, они обнаружили бы несколько едва заметных морщинок у глаз. Больше ничего. Ничего особенного, ничего необычного; и уж тем более не было в них того отсутствующего выражения — только эти морщинки вокруг глаз.
Ночь должна была продлиться всего еще два земных дня. Фоулер и Мэкинтош начали уже
