стойка мостика исковеркана. Тут же сняли аппарат, фамилию Немчинской из расписания репетиций вычеркнули. Все, мол, конец. Ничего из этой затеи не выйдет.
Но Рикки, обычно такая вспыльчивая и неуравновешенная, в самых, казалось, безвыходных ситуациях умела, как это ни странно, взять себя в руки. Когда-то, еще в раннем детстве, в Тамбове, сидела она с мамой и младшим братом на балконе. Вдруг весь дом обволокло дымом, загорелась сажа в трубе на кухне. Раечка всполошилась, заплакала, но мама спокойно изрекла: «Деточка, бери ребенка и иди гулять на набережную». Необычное поведение матери в критическую минуту настолько, видимо, поразило воображение девочки, что наложило отпечаток на всю ее жизнь. Никогда, в моменты неожиданных потрясений, ответственных спектаклей, катастроф, не впадала Рикки в панику, не теряла самообладания, а, наоборот, с олимпийским спокойствием боролась с постигшими ее ударами судьбы.
Вечером того же дня Рикки была на приеме у Стрельцова. В результате их беседы было дано указание срочно отремонтировать все, что сломалось, и создать Немчинской самые благоприятные условия для скорейшего выпуска номера.
Подходил Новый, 1946 год. Репетировала Рикки в одно время с Каран д’Ашом (так тогда писал свой псевдоним М. Н. Румянцев). Он бился с ослом, заставляя его стоять на кирпичах. Выждав момент, когда Каран д’Аш оказался в стороне, Рикки впервые прыгнула без лонжи.
Все сошло на редкость удачно. Подали лестницу, она освободила ноги, спустилась на манеж и тут же полезла на аппарат. Заправила штрабаты и для большей уверенности повторила трюк. Каран д’Аш внизу по-прежнему репетировал с ослом. Артисты, а их тогда в цирке было очень много, одни приезжали, другие уезжали, посмотрели на прыжок и разошлись, занялись своими делами. Тогда все готовили к смотру что-то новое, свое, удивляться чужим удачам было некогда.
Творческий смотр новых номеров, третий, проводившийся в Московском цирке, и первый послевоенный, не открывался привычным торжественным парадом. Шахет, резко порвав с им же созданной традицией, придал началу этой программы глубоко лирическое звучание. Под праздничные звуки вальса из «Спящей красавицы» прожектора высвечивали круглый шелковый расписной ковер во весь манеж, и балерин, танцующих вдоль барьера, в удлиненных колпачках, черных корсажах и нарядных широких юбках. Когда балерины, заканчивая танец, рассаживались по барьеру, свет гас.
Прожектора тут же вспыхивали вновь, освещая стоящую в центре манежа с поднятыми руками Рикки. Покрывающий манеж ковер шел уже от ее талии, как юбка. Повиснув в зубнике, на сверкающей звезде, Рикки медленно поднималась вверх, и юбка-ковер, поднимаясь вместе с ней, вырастала в огромный красочный шатер, ритмично меняющий свою форму по движениям ухватившихся за его край балерин. На заключительных аккордах музыкальной фразы Рикки отстегивала юбку, разноцветной волной опускающуюся вниз, и бралась руками за серебряный круг с улыбающимся профилем полумесяца.
Тонкая стройная фигурка гимнастки, затянутая в белое трико, словно порхала вокруг сверкающей «Луны». Она замирала на мгновение, чтобы тут же стремительно завертеться или неожиданно оборваться, оставшись висеть лишь на одной подколенке, повиснув в зубах внизу круга или ухватившись носками за его вершину. «Луна», казалось, участвовала в этой игре, то вращаясь вокруг своей оси плавно и незаметно, то убыстряя движение, или внезапно остановившись, как бы пораженная энергией гимнастки. Вся первая часть работы, грациозная и рискованная, воспринималась, скорее, как прелюдия, как проба сил человека, поднявшегося в воздух, как предчувствие чего-то главного.
И вот, наконец, наступал финал, к которому был устремлен весь номер. Лучи прожекторов выхватывают из темноты белую фигурку гимнастки, такую маленькую и хрупкую в окружающей ее пустоте. Смолкал оркестр. Рикки, сосредоточиваясь, замирала на колеблющемся стержне мостика, согнув колени и отведя руки назад, как пловец, изготовившийся к прыжку. Внизу чуть светилась узкая полоска трамплина. И вот, резко выпрямившись, Рикки бросала тело в зияющую пустоту. Четкий приход на трамплин. Новый полет, уже вверх, выше и дальше от «Луны», прямо на трапецию. И снова изменение траектории. Трапеция, придя в движение, увлекала гимнастку еще дальше от аппарата. В тот момент, когда казалось, что полет окончен, трапеция вдруг разваливалась, а Рикки, зажав в руках ее гриф, летела уже вниз, широкой дугой перечеркивая все пространство цирка. Гремел оркестр. Рукоплескал зал. Рикки стояла посреди манежа в прощальном комплименте.
В антракте прямо в гардеробную пришел Юмашев с женой. Он поздравил Рикки, не стыдясь громких слов, выразил свое восхищение и даже извинился, что тогда, в Куйбышеве, ничем не помог. Он, летчик- профессионал, привыкший к риску, не мог себе представить, что слушал не беспочвенную женскую фантазию, а детальный пересказ сценария циркового номера.
Была ли сама Рикки довольна достигнутым результатом? И да и нет. Конечно, для нее было важно доказать и себе и особенно другим, что не зря были потрачены четыре года жизни. Но уж очень трудно достался этот номер, чтобы можно было беззаботно радоваться самому факту его осуществления. А, кроме того, достигнутая мечта уже не мечта. Сейчас Рикки желала только одного — возобновления парной работы с Жоржем.
Мечте этой не суждено было сбыться. Демобилизовался Жорж только в 1947 году. И на манеж не вернулся. Хотя и издали в свое время приказ по Управлению цирками, что «Луна» дождется на складе возвращения Немчинского, но за долгие годы войны весь реквизит растаскали. Восстанавливать его заново не было ни возможностей, ни сил. Рикки потеряла всякую надежду на совместную работу с Жоржем.
Да что там — работу. Война окончилась, а они все не были вместе. Рикки постоянно разъезжала. А о том, чтобы бросить работу, не могло быть и речи, на жизнь нужны деньги. Зарабатывала-то их, в основном, она. Впрочем, каких денег могло хватить при «холостяцкой» жизни на два дома? Встречались всей семьей урывками, когда выпадали свободные дни из-за перевозки багажа в другой город. Дальше — хуже, так как и Жоржу пришлось выезжать в командировки.
Возглавил он бюро по созданию новых номеров и аттракционов, которое очень скоро выросло в Центральную студию циркового искусства. Потом пришлось Жоржу стать начальником художественного отдела Главка. Как он ни отказывался, Комитет настоял на своем. Тут-то и превратился он из Жоржа в Изяслава Борисовича. Впрочем, при первой же возможности он оставил высокий административный пост и вернулся в Студию как художественный руководитель.
Номером Рикки приходилось заниматься по-прежнему самой. Жорж с головой ушел в налаживание своей работы. Ничего тогда не было, даже помещения. Студия, весь штат которой насчитывал три человека, обосновалась под зрительскими местами Московского цирка в крохотной комнатушке без окна. В этом помещении отчаянно курили и напряженно работали.
Собирал Немчинский художников, режиссеров, откапывал откуда-то чудаков-конструкторов, созванивался и списывался с цирковыми артистами. Все приходилось пробивать и выколачивать — и деньги, и сроки, и штаты. Вот и казалось ему, что неблагородно, эгоистично заниматься при таком положении дел в первую очередь собственной женой.
Придумал Жорж для Валентина Филатова «Медвежий цирк» и помог осуществить его, ездил заново выпускать аттракцион В. Г. Дурова, добился разрешения переоформить иллюзионный аттракцион А. А. Маркелова-Вадимова, бывшего Алли-Вада, разработал вместе со своим старинным другом Н. С. Павловым оригинальную механизированную карусель для нового варианта номера «Акробаты на гигантских шагах»… Рикки терпела, понимала, что мужу хочется завоевать авторитет заново, уже не как артисту, а как организатору и постановщику. Но когда Жорж вдруг решил восстановить «Летающих людей» для Полины Чернеги и Степана Разумова, не выдержала, возмутилась.
Но и тут Жорж обезоружил ее, признавшись, что мечтает увидеть этот номер воплощенным в жизнь. И раз, мол, не суждено его делать им с Рикки, то передать его нужно в руки самой сильной гимнастической пары. А вскоре Жорж поразил уже не одну Рикки, а всех артистов цирка, подготовив вместе со своим приятелем, педагогом ГУЦИ С. С. Морозовым, прекрасный гимнастический номер Галины Адаскиной. Здесь уж Рикки обиделась всерьез и надолго. Здесь уж никакие слова Жоржа об эгоизме и развитии советского цирка не подействовали. Сольных воздушниц в то время почти не было, потому и восприняла Рикки поведение мужа так, словно он специально подготовил ей конкурентку.
За эти годы первой среди советских гимнасток Рикки отрепетировала и пустила в работу вращение в двух руках, прозванное ею «выкруты». Ухватившись за широко закрепленные петли, она летала над залом, как ласточка. Выпустила и вертикальное вращение тела в одной руке. Его она и вовсе непочтительно именовала — «болтушка», но зрелище это было захватывающее. Так стремительно вертелась Рикки,
