Как они кричали! В соседних офисах подумали… Подумали, что им серьезно прибавили зарплату…
Останься еще на час, я услышала бы тосты за мое здоровье, за мои организаторские способности, за мои руководящие качества И эти слова были бы столь же искренни, как мои восхваления каждого в главном тосте.
Тут нет лукавства, притворства или хитрой политики. По большому счету, нет и вранья.
Максим говорит: у нас суровая культура общения и мало поводов сказать человеку добрые слова, которые он заслуживает. Без повода хвалебные речи воспринимаются нами чистым лукавством. Так мы устроены благодаря суровой отечественной истории. А всякий достойный человек заслуживает услышать оценку более высокую, чем заработал. Это как путевка в дальнейшую праведную жизнь: меня считают добрым — буду творить добро; называют умным — стану напрягать мозги. Поводов для комплиментов раз- два и обчелся: день рождения (лучше — юбилей) и Новый год.
Конечно, лучше всего говорят о человеке, когда его закопали или сожгли — на его поминках. Только он не слышит. Поэтому не стесняйся, призывал Макс, в отведенные нашими традициями моменты воздать по существующим и гипотетическим заслугам. Мы традиционно боимся громких слов, превосходных степеней и чрезмерного возвеличивания. Того, кто ругает, считаем умным, а кто хвалит, тот якобы глуповат. Но тлетворное влияние Запада, где норма — дежурная улыбка и ритуальная вежливость, — заметно ощущается. Доброе слово, учил Макс, не лицемерие, а души прекрасные порывы.
Следуя заветам мужа, в Новый год и дни рождения сотрудников я давала волю лучшей стороне своей души, произносила тосты один хвалебнее другого. А в обычные дни от меня доброго слова не дождешься. Скупая положительная оценка — не большее. Мне платили тем же. Если бы кто-то из ребят вздумал петь мне дифирамбы вне отведенного времени, я расценила бы это как наглую лесть. Зато как только не превозносили мои выдающиеся качества во время застолий.
В этом году хвалебных тостов я не услышала, кулинарных произведений не отпробовала. Ссылаясь на срочные обстоятельства, ушла из-за стола, а потом уехала из конторы. Хотя податься мне было некуда. Даром, что приятелей — навалом. Нынче они, предновогодне возбужденные, отдарившиеся и получившие служебные подарки, в предвкушении домашних сюрпризов, которые сотворят сами или получат, мне не компания. У них пир, а у меня — чума.
Самое отвратительное — предвкушение одинокой встречи Нового года. Любимый праздник станет жирной точкой краха моей судьбы. Есть два места, в которых я не прочь оказаться — Испания, где сын отдыхает, и родной дом, где мама.
И в том, и в другом варианте придется врать, почему праздную без Максима. Правду говорить у меня еще смелости не набиралось. Да и не получилось уехать. Достать билеты на самолет в Испанию на последние числа декабря могли, наверное, только члены правительства. А как добираться до местечка, где отдыхают Гошка с бабушкой и дедушкой?
Мама, когда я позвонила двадцать шестого, сказала, что поддалась уговорам своей подруги отмечать встречу Нового года в Суздале. А третьего января приедет в Москву. «Надеюсь, — спросила мама, — Гоша уже вернется из заграничного вояжа?»
Как ни была моя мама совершенна, все-таки ревновала внука к моей свекрови — к «той бабушке», с которой Гошка чаще общался.
Тупик.
Впервые в доме не наряжена елка и праздником не пахнет.
Тетя Даша в новом, купленном мною костюмчике будет встречать Новый год с Виктором Петровичем и его сестрой. Хотя сестре жениха восемьдесят три года, и если не отвести ее вовремя в туалет, то сестрица надует в трусы, тетушка нервничает и собирается — расточительство какое! — отправиться в парикмахерскую, а не использовать реликтовые бигуди.
Для Майки, определенно, празднование Нового года — своя череда приятных волнений. Саша, его мама, Сашин сын или двоюродные братья-сестры — где, как не за новогодним столом, всем им сдружиться.
Надо отдать должное моей подруге. Звонила каждый день и после ставших традиционными: «Саша говорит…» — интересовалась:
— Где Новый год встречаешь?
— Дома, естественно. С Максимом.
— Конечно. А с нами не хочешь… не хотите?
— Спасибо, но тебе самое время цементировать родственные связи.
Другой вариант сочиняю:
— Едем с Максом в загородный особняк его начальника Соберется цвет общества, который будет развлекать эстрадная звезда.
— Звезда? — переспрашивает Майка.
— Прости, отключаюсь, важный звонок.
Назавтра другая ложь:
— Моя мама в Суздаль отправилась, мы с Максом нагрянем, устроим ей новогодний сюрприз.
— Так далеко сюрприз? — удивлялась Майка.
Каждый день я выдавала новую версию, и Майку даже не насторожило их обилие.
За пять предновогодних дней она мне надоела. Счастливые тембры ее голоска только в память о нашей славной и бесшабашной юности не позволяли мне отрезать: «Оставь меня в покое! Счастлива? И радуйся! Перестань звонить и вынуждать меня врать. Знаю: откроется правда — бросишься соболезновать, выручать. Спасибо, не надо!»
Мне и в самом деле не помогло бы участие любимой подруги. Потому что нужно быть последней эгоисткой, чтобы лишить подругу личных радостей в угоду твоим горестям.
Глава 12
Стекловата
Тридцатое и тридцать первое я провела на диване перед телевизором. Приказала себе звонить Гошке не чаще чем через три часа, постоянно смотрела на часы, стрелки едва тащились, не выдерживая, сокращала условленный срок на десять — пятнадцать минут. Чтобы как-то оправдать свою назойливость, предложила Гошке играть в загадки. Я загадываю, через три часа звоню, он говорит отгадку. После обеда тридцать первого Гошка решительно воспротивился:
— Мне надоели твои загадки, все равно их дедушка отгадывает. Хочу в свои игры играть. А бабушка говорит, что ты ее контрактируешь.
— Ничего подобного, никого я не контролирую. Просто скучаю без тебя. Ты меня любишь, сыночек?
— Люблю, но не звони до завтра.
Сын своего отца.
Телевизор я смотрела, потому что в нем мелькали картинки и звучала музыка. В иное время, в ином состоянии меня стошнило бы от одних и тех же лиц на всех каналах, от бесконечных переодеваний мужчин в женщин, от потока пошлых реприз. Моя мама называет развлекательные передачи на телевидении принудительным юмором. И артисты вроде бы талантливые, и стараются, но вульгарностью отдает почти каждый номер. Дурной вкус, шутки ниже талии, кривляния — и так из года в год. Их ругают в прессе, издеваются в Интернете, плюются, а они знай себе принудительно шутят. Заговор, не иначе. Но заговор должен быть против кого-то и ради чего-то. Может, американская разведка сочиняет тексты нашим юмористам?
СССР разрушили, а теперь у них задача превратить россиян в олигофренов?
Известно, что телевидение служит потаканию желаниям зевак и лежебок, эксплуатации ротозейства.
