детский дом? А?» Я говорю: «Ну что ж, можем отдать. Мы пока и в блиндаже поживем, а дети пусть сюда въедут, тем более у нас свои дети были.
Пусть этот дом будет в память наших погибших детей». И тут я, конечно, заплакала. А Ерофей Кузьмич вот этак смотрит на меня, как всегда, подозрительно и говорит: «Очень хитрые твои слезы, Надея. Нехорошие твои слезы. Ты от жадности плачешь. Неохота тебе свой дом отдавать детям, вот ты от этого и плачешь». Тут я ужасно как обиделась и сама пошла в райсовет — заявить, что мы дарим наш домик в пользу детей-сирот. А в райсовете на меня вот так замахали руками. «Что вы, что вы! — говорят. — Зачем нам ваш домик? Это временная мера, что мы тут детский дом для сирот из горелых кирпичей создаем, а вообще-то скоро будут выстроены настоящие дома. Уже отпущены средства». И правда, пока мы строили с дедушкой Ерофеем Кузьмичом свой домик, тракторный завод уже начал новые тракторы выпускать. И другие наши заводы уже действовали опять на полную мощность, хотя после боев от них тоже только один битый кирпич оставался. Я ведь думала, что я так и умру, не увижу, как опять поднимется наш город Сталинград. А сейчас — пожалуйста, приезжают иностранцы и удивляются. «У нас, говорят, многие города, где прошла война, еще и восстанавливать не собирались. А у вас все идет как в сказке.. “
— Ты уж хоть иностранцев не затрагивай, а то никогда не кончишь, — улыбнулся Ерофей Кузьмич. — Ты про свой дом начала, а ударилась совершенно в сторону. Будто в газету пишешь. И иностранцев для чего-то приплела.
— Я могу совсем не рассказывать, — снова обиделась бабушка.
— Нет, ты рассказывай, раз начала, но не виляй из стороны в сторону, — сказал Ерофей Кузьмич и нахмурился.
Бабушка рассказывала, как, сложив домик, они начали его отделывать, как им отпустили лес, как они сами пилили его, как добывали краску, гвозди, известку, шпингалеты и дверные ручки.
— Ну, это все пустяки, — опять перебил ее Ерофей Кузьмич. — Что мы тут, правда, сделали толково, так это подполье...
Дедушка убрал из-под ног своих половик, ухватился за медное кольцо, врезанное в пол, и без особых усилий поднял квадратную крышку люка.
— Вот оно, подполье, — сказал он, глядя в темную яму. — Я сейчас там свет зажгу. — И потрогал выключатель.
Яма при свете оказалась огромной, облицованной мелкой плиткой.
— Это, конечно, не ахти какое сооружение, — вдруг застеснялся дедушка. — Не Волгодон, не гидроузел. Но все-таки кто понимает, поймет. Тут никакая подземная вода не пробьется. Это уж действительно на совесть сделано. У нас тут и картошка, и капуста, и морковь хранятся.. .
— У нас же огородик при доме, — вставила свое слово бабушка. — Сейчас-то, под снегом, ничего не видать, а весной — красота...
— Красоты особой нету, — сказал Ерофей Кузьмич, — но хорошо, что Волга близко...
— Вот это и нехорошо! — вдруг вздохнула все время молчавшая полная, румяная геодезистка Вера.
Но шустрая подруга сейчас же схватила ее за руку. И Вера густо покраснела.
Ерофей Кузьмич посмотрел на жиличек.
— Что вы сказали?
— Да ничего особенного, — вместо Веры ответила Галя. — Глупость она сказала...
Ерофей Кузьмич чуть помрачнел. А бабушка продолжала рассказывать внуку, как они с дедушкой читали первое письмо, написанное внуком «вот этакими буквами», как собирались поехать к нему, да так и не собрались, как обрадовались, когда узнали, что он поступил в ремесленное училище, как готовили ему посылку, как ждали его...
— И вот ты приехал, Петенька. Я даже все еще не верю, что ты приехал. Ну, теперь у нас с дедушкой душа будет спокойна. Нам ведь больше ничего не надо. Ничего. Был бы только ты у нас перед глазами. Вся надежда наша в тебе...
Говоря так, бабушка Надя взглянула на мужа и встревожилась. Что это вдруг омрачился Ерофей Кузьмич? Может, она что-нибудь не так сказала? И девушки-жилички о чем-то перешептываются. Может, они заметили что-то?
Бабушка почувствовала себя неловко. И чтобы выйти из неловкого положения, сказала:
— А у меня ведь еще орешки есть, я и забыла. Пойду-ка я принесу орешки...
Бабушка ушла на кухню.
А дедушка Ерофей Кузьмич подошел к жиличкам, сидевшим рядышком на сундуке, и сказал:
— Ну что ж вы, барышни, секретничать-то перестали? Или. уже вышептали все секреты?
— Да мы и не секретничаем, Ерофей Кузьмич, — сконфуженно проговорила Галя. — Мы просто так...
— Знаю я вас, — улыбнулся Ерофей Кузьмич. — И секреты ваши знаю. Это вам только кажется, что никто их, кроме вас, не знает.
— Ну что вы, Ерофей Кузьмич! — вздохнула Вера. — Мы ничего не сказали...
— А вы скажите, не стесняйтесь, — посоветовал Ерофей Кузьмич. — Я ведь слыхал, как вы сказали про Волгу: нехорошо, мол, что Волга близко...
— Ну, это, правда, нехорошо, — подтвердила Галя. — И нам самим будет неприятно, поскольку мы у вас живем. И тоже, как вы, привыкли. Но ведь еще не известно, как все будет...
— Нет, уже известно. Хорошо известно, — сказал Ерофей Кузьмич.
— А что такое случилось? — спросил Петя.
— Пусть вот они тебе объяснят, — показал дедушка на геодезисток.
— Ничего особенного пока не случилось, — сказала Вера и кокетливо поправила волосы. — Но тут по плану, в связи со строительством гидроузла, река, разумеется, должна разлиться. И при этих обстоятельствах, конечно, не только этот домик, но и другие, рядом, будут...
Вера увидела бабушку, вернувшуюся из кухни, и умолкла.
— Словом, этот разговор сейчас ни к чему, — заключила Галя.
— А почему? — спросила бабушка, поставив на стол тарелку с орехами. — Я разве мешаю вам?
— Нет, что вы, Надежда Павловна! — смутилась Вера.
Все занялись орехами. Вера попробовала раскусить
орех зубами. Не удалось. Она взяла щипцы. Бабушка засмеялась.
— Не можешь, значит, Верочка, раскусить своими зубками-то? Не в силах? А ты погляди, как я делаю. — И прижала зубами орех. Орех сию же секунду щелкнул и раскололся. Бабушка положила его на ладонь. — Видела, Верочка? Значит, зубы у меня еще есть. Все налицо, по списку. Значит, я еще не такая старая, а ты меня жалеешь.
— Почему вы думаете, что я вас жалею?
— Жалеешь. Боишься, что я расстроюсь, если узнаю, что ты знаешь...
— Да я ничего такого не знаю.
— Нет, знаешь. Знаешь, что этот домик придется снести, и делаешь из этого секрет. Чтобы не расстраивать старуху. — Бабушка вдруг сердито прищурилась. — Да неужели, ты думаешь, я цепляться начну за этот домик во вред всеобщему делу? Неужели я буду, как буржуйка какая-нибудь, плакать, что вот, мол, пропадает моя собственность?
— Да он и останется вашей собственностью, этот домик, — сказала Галя. — Вам за него государство большие деньги уплатит. И вам в другом месте квартиру дадут, еще много лучше этой...
— Успокаиваешь? — сказала бабушка. — Да разве я на старости лет за всю мою трудовую жизнь заслужила такое, чтобы меня девочки успокаивали? Разве в деньгах дело? Разве я покой особый ищу? Да мы с мужем моим Ерофеем Кузьмичом всю жизнь во всех больших делах, какие были, участвовали. Неужели я теперь, после всего, вот в этом домике замкнусь и ничего вокруг себя не увижу?..
— Ну ладно, ладно, — сказал Ерофей Кузьмич, — будет тебе, Надея, непомерную гордость свою выказывать! Будет!..
— А что, разве я неправду говорю? — спросила бабушка. — Разве у нас с тобой, Ерофей Кузьмич, только и хватило силы, чтобы построить этот домик? Разве тут конец нашей силе?
— Нет, это еще не конец, — поддержал жену Ерофей Кузьмич. — Мы еще о тобой поживем, поработаем, Надея, поглядим на все...
