будни питаться такой деликатной пищей.
Оглядев одежду ребят, дом, вещи, Нонна Павловна «сделала вывод: «Живут не шибко. Хотя, — подумав, добавила она про себя, — получше живут, чем мы когда-то жили. Дом пятистенный, радио, патефон, кровати с шишками, одеяла хорошие, книги.»
— Кто же у вас книги-то читает?
— Все, — ответила Таня. — Ну, правда, не все, — поправилась она, — Витька еще не читает. Я ему читаю. Но он буквы уже знает. В этом году его запишем в школу.
— И мама читает?
— И мама, — подтвердила Таня. — Только она больше про телят читает. А папа сердится...
— Почему же он сердится?
— Он сердится, что она только про телят читает, как их надо воспитывать. А он говорит: «У тебя растут дети». И велел ей прочитать в обязательном порядке книгу «Жатва» Галины Николаевой.
— Ну, и она прочитала?
— Нет еще...
— А папа сильно сердится?
— Сильно...
Нонне Павловне захотелось выспросить у детей все, все о жизни родителей. Ведь у детей лучше всего выспросишь. Но вдруг пришла Настя.
Она оказалась действительно красавицей и действительно была похожа на тетку в молодости, — стройная, гибкая, с загорелым веселым лицом, освещенным лучистыми глазами, с толстой косой, с живыми движениями. Она уже выросла из своего платья, ситцевого, красного с белыми горошинами. А материнские платья ей, видимо, не придутся — она крупнее матери.
Нонна Павловна привезла в подарок племяннице кофточку, но, увидев ее, тут же передумала и решила подарить крепдешиновое платье: «Пусть помнит тетку».
— Ну-ка, Настя, примерь.
Дареное платье тотчас преобразило Настю. Она стала еще красивее и, заключив тетку в жаркие объятия, расцеловала в обе щеки, так что на щеках появились красные пятна.
— Ох, какая ты добрая, тетя Настя! Самая, самая добрая!
Эти слова до того растрогали тетку, что она подарила племяннице еще и янтарное ожерелье, так же, как и это платье, не предназначавшееся для подарка.
— Теперь я хочу, чтобы ты меня поводила по деревне, — сказала тетка. — Я ведь тут вроде как чужая...
— Повожу, повожу, — скороговоркой, подражая матери, пообещала Настя. — Обязательно повожу. Только мне надо сбегать на ферму. У меня там дела. Но я мигом вернусь. Я только скажу Фросе, чтобы она не сердилась, поскольку ко мне приехала тетя...
Настя зашла за печку и переоделась, но надела не то старенькое красное платье с белыми горошинами — видимо, оно было все-таки парадным, — а простую юбку и такую же, как у матери, малиново-бурую, вылинявшую от стирки кофточку.
Вернулась она с фермы не мигом, как обещала, а часа через два.
Нонна Павловна успела за это время хорошо вздремнуть и после сна опять умылась холодной колодезной водой. Она потребовала, чтобы племянница надела дареное платье. Но Настя запротестовала:
— Ну что это вдруг за воскресенье! Я возьму и выряжусь, а люди кругом работают...
И этими словами поставила тетку в несколько затруднительное положение.
Нонна Павловна все-таки решила не переодеваться соответственно будням. Она так и вышла на улицу, в чем приехала, в нарядном платье, в туфлях-лодочках, с красной лакированной сумкой на длинном ремне через плечо.
Улица, пыльная, ярко освещенная полуденным солнцем, вначале показалась пустынной. Но за углом, у магазина, толпились женщины.
— Поступила в продажу бязь, — голосом продавца сказала Настя.
Из распахнутых дверей магазина повеяло прохладой, и запахло жестяными ведрами, мануфактурой и — сильнее всего — керосином.
Женщины с любопытством посмотрели на Нонну Павловну, но никто, видно, не узнал ее. Да и она тут тоже никого не знает. Прошли годы. Выросло много нового народу. Девчонки стали женщинами. Женщины стали старухами. Конечно, если остановиться у магазина, найдутся в толпе и знакомые.
Однако Нонна Павловна не остановилась. Ей хотелось пройти к реке. Но и у реки,; где несколько парней смолили большую лодку, Нонну Павловну никто не узнал.
Только старик Жутеев, занятый ремонтом телеги, вдруг ахнул, увидев Нонну Павловну.
— Настя! Батюшки-светы! А я гляжу: что это за актриса ходит? Но потом сдогадался: да это ж Самокурова Настя...
— Здравствуй, Анисим Саввич, — принужденно сказала Нонна Павловна.
— Откуда же ты, Настя, явилась? — поинтересовался Жутеев.
И раньше чем Нонна Павловна успела ответить, другой старик, сидевший за опрокинутой телегой, засмеялся.
— Как откуда? Наверно, из тех же ворот, откуда весь народ...
Этого другого старика Нонна Павловна тоже узнала. Это отец Филимона. Оказывается, он еще жив и такой же ехидно-расмешливый, как раньше. Может, он до сих пор обижается на нее за сына.
Нонна Павловна издали поздоровалась с ним, но заговорила только с Жутеевым:
— Приехала в отпуск. Навестить сестру.
— Видать, занимаешь должность, — оглядел ее Жутеев. — Предполагаешь, значит, отдохнуть на чистом воздухе? Значит, тянет в родные места?
— Как всех, — уклончиво ответила она. И неожиданно покраснела.
— Из Москвы приехала-то?
— Из Москвы.
— Ну-ну! — как бы поощрил ее старик Жутеев. — Это и нам любопытно, когда приезжают из Москвы. Расскажешь. Вечером придем к Филимону...
— Милости просим, — сказала Нонна Павловна и, отходя, подумала: «Интересно, что я ему буду рассказывать?»
Недалеко от берега, на взгорье, — большой дом, первый этаж каменный, второй бревенчатый.
— Это наш клуб. Недавно выстроили. После войны, — объяснила племянница.
Они вошли в полутемное, просторное помещение, увешанное плакатами, диаграммами, уставленное множеством скамей и стульев.
— Здесь мы танцуем, — показывала племянница. — Бывают постановки, доклады. В большинстве сами делаем постановки. У нас свой драмкружок...
Нонну Павловну нельзя было поразить ни клубом, ни драмкружком. Драмкружок был здесь и во времена ее юности. И она сама играла Липочку в пьесе «Свои люди — сочтемся». До сих пор помнит некоторые слова из этой пьесы. И режиссера помнит. Его звали Борис Григорьевич Вечерний. Он был отчего-то несчастный, служил на станции в Жухарях и, кроме того, ездил по деревням, ставил спектакли. Ему за это платили мукой и разными продуктами. Это он когда-то сказал Насте Самокуровой: «Вы с вашей красотой, мадонна, далеко пойдете. Только не продешевите вашу красоту».
— Да, клуб хороший, — вздохнула Нонна Павловна. И печальная тень вдруг легла на ее лицо, когда она выходила из клуба.
Племянница показывала ей издали другие здания.
— Вот наш новый телятник, — кивнула она на узкое, низкое и длинное строение с маленькими
