В чемодане у Нонны Павловны лежит еще один чемоданчик. В нем много разных больших и малых флаконов и флакончиков, тюбиков и баночек. Она ловко орудует ими, наливает в ладонь одеколону, вытирает лицо и шею, потом пудрится.
— А это вот тебе, — протягивает она сестре два тюбика. — Этим на ночь хорошо натирать лицо. Кожа всегда будет свежей...
— Батюшки, — удивляется Даша, — сколько у тебя снадобий!
— Нужно заботиться о своем лице, — говорит Нонна Павловна. — Лицо для женщины — это все.
Даша молчит, вздыхает.
— А сколько ты, я думаю, всего перевидела! — помолчав, почтительно произносит она. — Я тебя сегодня послушала, так сама ровно везде перебывала. А ведь ты сперва на железной дороге работала, Василиса рассказывала...
— Я недолго там работала. Месяца два, кажется, — вспоминает Нонна Павловна. Голова у нее слегка кружится. Она садится на подоконник у растворенного окна. — Водку вы чем-то настаиваете. Я не привыкла к этому.
— Ну да, ну да, — соглашается Даша. — У нас ведь все по-простому, все по-деревенскому.
В комнату вошел Филимон. Сестры не заметили его. Он присел на корточки у низенького столика, стал выбирать патефонные пластинки, подносил каждую близко к глазам, чтобы прочитать надпись.
А Нонна Павловна, сидя на подоконнике, продолжала рассказывать о себе. Голова ее все еще кружилась. Но легкий ветерок приятно охлаждал разгоряченное тело, приятно шевелил завитки волос на шее и, похоже, сам навевал воспоминания.
И удивительное дело — все, что в прошлом было безотрадным и горьким, вспоминалось сейчас без горечи. Даже с удовольствием вспоминалось.
Это, может быть, оттого, что она тогда была совсем молодой и такой красивой, что, вот честное слово, не было парня, который не таращил бы на нее глаза. Даже старички заглядывались! Хотя она тогда еще не носила красивых платьев, не подбривала брови и губы не красила. Просто она была красивой от природы и, главное, молодой была.
На строительстве железной дороги один десятник, Мякишев Степан, тоже довольно красивый парень, немножко похожий на Филимона, сперва обхаживал ее, все старался облапить, а потом, когда понял, что она совсем не такая, вполне серьезно посватался к ней. Понятно, он ей тоже нравился. Но она подумала: а зачем? Зачем она выйдет за него замуж? Чтобы жить с ним на строительстве в палатке или пусть даже в бараке? Какая у них может выйти перспектива в их семейной жизни? Он, тем более, заметно любит выпивать. Что хорошего-то? Наплодят детей, надо будет их обмывать, обшивать, вытирать им носы. И сверх всего еще придется работать на строительстве, таскать носилки с песком, катать тачку или еще что-нибудь такое. Нет уж, покорно благодарю! Со своей красотой она и лучше устроится. К тому же тут, на строительстве, разнесся слух, что в новую больницу набирают санитарок, будут их учить, и кто пожелает, свободно может выучиться даже на фельдшерицу или медицинскую сестру. Недолго думая, она попрощалась с этим Мякишевым и перешла в больницу.
В больнице она познакомилась с артистом эстрады, которому вырезали аппендицит. Курчавый такой мужчина, немолодых лет и со своим подходом к женщинам. Звали его Аркадий Муар. И ее он стал звать не Настей, а Нонной, доказывая, что это, мол, глупо — при такой красоте называться Настей. И отчество, мол, надо сменить — не Пантелеймоновна, а Павловна. Короче говоря, в каких-нибудь несколько дней он уговорил ее ехать с ним прямо в Москву. А в больнице как раз в этот день, .когда он ее особенно сильно уговаривал, умер один старичок, и ей еще с одной санитаркой пришлось выносить его на носилках в мертвецкую. Ужас, что она тогда пережила! Он ей в первую же ночь приснился, этот покойник. И ведь он не последний, подумала она. Понятно, ведь в больнице не все выздоравливают. Что же это будет у нее за работа?
Муар отвез ее в Москву, но замуж за себя не звал, хотя купил ей два платья, туфли и обещался купить пальто, а также еще обещался устроить на хорошую работу, хотя бы даже в театр. А театры в Москве замечательные...
— Все басни рассказываете? — засмеялся в дверях кто-то, кого не сразу рассмотрела в сгустившихся сумерках Нонна Павловна. Только когда заскрипел протез, она узнала инвалида Бурькова. — Басни мы сами умеем рассказывать, — зашагал он, постукивая, к окну. — А я гляжу, все хозяева скрылись. А обещали патефон завести, «Одинокую гармонь».
— Ах ты, батюшки, что же это такое? — встревожилась Даша. — Ведь действительно — гости... Филимон, что же ты?
— Сейчас заведем патефон, — откликнулся муж. — Сейчас заведем. Я пластинку искал...
Патефон наконец запел, но сестры не ушли от окна.
— Что же дальше-то было? — чуть задрожала от нетерпения Даша. — Ты все рассказывай, ничего не пропускай!
— Короче говоря, имела я неприятности от этого Муара. Спасибо, женщины научили. А то осталась бы я с ребенком на руках, — вздохнула Нонна Павловна и задумалась.
И Даша задумалась. Потом обняла сестру, прижалась к ней и почему-то шепотом сказала:
— А может, Настенька, это и к лучшему было бы? Он вырос бы. Ему сейчас бы как не под двадцать годков сровнялось.
— Кому это? — вздрогнула Нонна Павловна.
— Ну, тому ребеночку, которого ты... извела, что ли?
— Да зачем бы он нужен мне был? — вдруг ожесточилась Нонна Павловна. — Муар и не собирался жениться...
— Все равно, — сказала Даша, — все равно ребеночек был бы твой. Все-таки свое дитя ближе всего к сердцу!
— Да к чему это теперь вспоминать! — махнула рукой Нонна Павловна и опять задумалась.
— Ну, а дальше-то, дальше-то ты как жила?
— Дальше? — повторила Нонна Павловна и неожиданно улыбнулась. — Дальше уж я жила получите. Умнее сделалась.
Она работала билетером в кинотеатре, кондуктором в трамвае, кассиршей в парикмахерской, даже воспитательницей работала в детском саду...
— А в войну-то, — допытывалась сестра, — в войну-то ты где находилась?
— В войну? В войну я эвакуировалась. Город есть такой в Средней Азии — Самарканд. Я туда от завода приехала, с детским садом.
— Вот как! — почему-то удивилась Даша. — Говорят, слишком жарко там. Пески...
— Пески — это ерунда, — отмахнулась Нонна Павловна. — Да я и недолго там жила. Как бомбежки прекратились, я сейчас же вернулась в Москву...
— Опять с детским садом?
— Да на что он мне нужен был, детский сад! Я познакомилась с одним серьезным человеком. Он меня устроил в Москве в распределитель. Вот уж тут все было в моих руках…
Нонна Павловна с удовольствием рассказывала, как она жила в войну, как распределяла продукты, какие платья шила, какие люди водили с ней знакомство, как даже заискивали перед нею. Но этот рассказ, однако, не произвел сильного впечатления на Дашу.
— А я думала, ты в войну на фронте была, — сказала Даша. — Ты про самолеты сегодня рассказывала, я подумала : уж летчицей ли ты сама была? Ведь женщины-то теперь тоже летчицами бывают...
— Да зачем мне это? — опять отмахнулась Нонна Павловна. — Что, мне жизнь моя не дорога? Я про самолеты от знакомых знаю. У меня такие знакомства, что даже у другого генерала таких нету. Передо мной, простой девкой, в войну такие люди плясали в распределителе, что я даже сама удивлялась...
И она снова стала рассказывать про знакомых, каких она приобрела еще в войну в распределителе. И знаменитые артисты ей знакомы, и режиссеры. И ее самое уговаривали сниматься. Один кинорежиссер приглашал ее, исключительно за ее красоту, играть королеву в подводном царстве. А другой, напротив, звал на роль солдатской жены. Она очень хорошо снабжала этого режиссера. Он был очень доволен. Но
