Голова начинает кружиться от представленной картины, даже простой бутерброд вызывает слюноотделение — день-то прошел на одном кофе с парой клубничин. Изысканно, блин! Олег этот хренов сам ничего не ел и другим не предложил, Анжелу трудно представить в роли заботливой хозяйки, а мамаша пострадавшей сразу после допроса забрала ребенка и уехала к себе. Кстати, почему она не осталась? Ведь если ее дочь похитили, то могут позвонить с требованием выкупа. Ей что, безразлично? Надо к ней присмотреться… Что-то она скрывает…
Похватав с полок намеченное, Глеб с хрустом откусывает попку у длинного багета и встает в хвост первой же очереди в кассу — потом выясняется, самой медленной. С ним всегда так… Смахивая острые крошки, приставшие к замку бежевой куртки, он понимает, что Никина мать сразу почувствовала или, может, догадалась: дочери больше нет. Знает, кто и почему? Она уже приехала с таким лицом… Немудрено, что он не распознал ее, когда рассматривал фотки с недавнего дня рождения малютки. На снимках была яркая энергичная женщина, когда с ребенком на руках — вылитая мадонна с младенцем. Тревога в глубине глаз, но ведь мать всегда беспокоится за свое чадо… Анжела поправила: объяснила, что это та самая бабушка, которая от настоящего горя так молчаливо переменилась.
— Молодой человек, тут у нас не кушают! Сожрать хочешь, чтобы не платить?! — кричит невысокая тощая бабенка в синем фирменном халате, только что отвлекавшая кассиршу от работы.
Менеджер какой-нибудь. Явно недотраханная. Совсем, видимо, озверела. Кого это тут муштруют?
— Я тебе говорю! — мелкая начальница проталкивается к Глебу и хватает его за рукав.
От неожиданности у него включается автопилот, укоренившийся со времени давней командировки в Чечню: он бросает остаток багета в свою корзинку, резко хватает правой свободной рукой запястье напавшей и заводит ей за спину. Взгляд на часы. 20:15 — фиксирует он время для гипотетического протокола.
— А-а-а!!! Режут! Охрана! — тетка визжит как сирена. В ушах аж звенит.
Опомнившись, он освобождает костлявую конечность и показывает красные корочки подбежавшему бугаю в черном.
— Так ты еще и ментяра! — орет бабка. Работает на публику. — Граждане, будьте свидетелями! Не защита, а бандформирование! Все вы — евсюковы!
В голове как будто лопается сосудик, на глаза наползает темнота, прореженная вспышками крошечных звездочек. Корзинка с продуктами, с недоеденным хлебом падает на пол, Глеб вырывается из толпы и — вон из магазина!
Его никто не задерживает.
Разбушевавшаяся злость, как попутный шквал ветра, гонит домой.
Опять не сдержался! Но ругать себя совсем не тянет. Мысль даже шага не делает в сторону самобичевания. Хватит! Он честно работает на всех этих людишек, а они… Доказательства правоты вот они, прямо на поверхности лежат, о них даже пишут в газетах, хоть сколько-нибудь объективных, но кому они нужны?
Кто его выслушает?
Никого у него нет.
Один-одинешенек.
Початая бутылка водки из пустого холодильника слегка затуманивает сознание, но ярость не унимается… Глеб нашаривает пульт телевизора, вздернутого под потолком. Вика его купила, чтобы не так скучно было в одиночестве готовить еду и потреблять ее. Тоже в одиночестве — он-то сутками пропадал на следствии. А когда вдруг оказывался дома, то не спорил, старательно пялился в ящик и даже комментировал картинку, особенно если там демонстрировали красивых телок — в реальности ведь приходилось иметь дело в основном с вонючими алкоголичками. Сегодняшние ухоженные дамочки — редкое исключение.
Он думал, что любуясь моделями, воспевает весь женский пол, и жену в том числе, а она непонятно почему замолкала на весь оставшийся вечер. И потом, в постели — он специально мылся-брился — Вика вместо ласки выдавала список претензий. Как будто заранее его составляла… А бросая его, все-таки озвучила одну из них: “Никогда не хвали другую женщину в присутствии жены ли, любовницы или даже просто сослуживицы. Ни-ког-да!”
После ее ухода он практически ни разу не включал ящик…
Но и такого состояния еще ни разу не было.
Черт, как в тумане все! Испортился телик, что ли, от годового неупотребления? В мужскую голову не приходит, что надо просто вытереть пыль с экрана.
Глеб переключается на другой канал, тут вроде поярче… Пожилая тетка громко похваляется, что ей никто не даст пятидесяти. Мол, благодаря крему от морщин. А он-то подумал, что ей лет шестьдесят… Смешно. Но что-то не веселит…
Рекламу сменяют еле видные оперативные съемки. Слов сквозь документальный шорох не разобрать, текст расшифровки мчится меленькой строкой внизу кадра. Но и так понятно, в чем дело — запетали очередного милиционера-взяточника. Комментатор ликует. Как будто они сами — и журналисты, и телезрители — не юзают работу во все дырки. Все, все же — что могут, то и тащат. Подразумевая, что так компенсируют малость своей зарплаты. Но ведь как они, так и нашенские…
Сам Глеб был считай что чист. Один-другой боттл в зачет не идет. Даже нужен, чтобы не противопоставлять себя сослуживцам. К нему абсолютно не относилось почти правдивое присловье: получил пистолет — не приходи в кассу. Мол, сам зарабатывай. Он и брезговал, и побаивался вымогать, поэтому на намеки не реагировал, и когда ему впрямую предлагали или даже навязывали конверт, резко отказывался. Не продавал свою свободу: за не бог весть какую сумму наш человек считает, что купил тебя с потрохами, в обслугу превратил.
Выругавшись в несколько ярусов, Глеб вырубает картинку. Не смотрел — и не надо было! Правильнее сейчас бы в койку, но не уснешь же!
Он хватает мобильник и набирает Анжелу. Телефон у нее не отключен — уже хорошо. Он быстро шагает от двери к окну и обратно. С легким сердцем отдал жене шкаф с книгами, кожаное кресло, в которое она любила залезать с ногами, и этажерку, на которой еще ее прабабка держала всякие женские
