куда сунула сундучок с лекарствами…
Нет, даже от вида таблетки мутит. Зеленым чаем, что ли, полечиться?..
Каждое усилие, как умственное, так и мускульное, дается через силу. Опять принуждение… И помочь некому! Нужно что-то делать с одиночеством. Чтобы кто-то погладил по голове, положил на лоб ледяную салфетку, отпоил волшебным настоем…
Тапир? Роль утешителя — явно не его амплуа. Он как большинство мужиков — теряется, когда рядом страдалец.
Ника раньше успокаивала… До появления этого чертова Олега стоило только по телефону пожаловаться — она сразу: “Я приеду!” Без этих интеллигентских соплей: “Хочешь, дам телефон психиатра? чем я могу тебе помочь?” Да откуда я знаю, чем! Бывает, сил нет даже на то, чтобы сообразить, что тебе надо, что хочется…
А Ника — другое, совсем другое. Мгновенно прилетает, как птичка, и в клювике — всегда какой- нибудь приятный сюрприз: коробка свежей черники, салатная сумка из новой коллекции, точно в тон недавно купленных босоножек, брюки-дудочки, которые сразу хочется примерить. Встаешь с постели вроде через силу, но когда штанишки садятся как влитые — все боли испаряются.
Нет больше Ники…
Катюха еще остается, она тоже из тех редких, про кого можно сказать: дружба — понятие круглосуточное. Но Катюха в Испании со своим семейством. Оттуда не налетаешься.
А может, все-таки переехать к Тапиру?
Ха! Размечталась! Его реальная реакция: “Голова болит? Сама виновата! Зачем вчера накирялась?! Говорил же!” Пара раз такого безучастного сарказма — и больше ни в Париже, ни в его европейских окрестностях не отрывалась по полной. В Куршевеле, например, из-за Тапира даже простудилась: промерзла, пока смотрела соревнования на кубок имени его тогдашнего главного партнера, а от сорокаградусных напитков отказалась, следуя своему же зароку. Самая лучшая, самая правильная директива не годится на все случаи.
Но одной жить иногда так паршиво… Друг на друга глядючи, улыбнешься; на себя глядючи — только всплачешься.
И все-таки Тапир не хуже других… Благодаря ему и “поршик” у нее как у Мэрайи Кэри… Без дальнего прицела не делают такие подарки. Но уехать к нему за кордон — значит, обнулить все наработанное здесь. Крест на карьере она ставить пока не готова. Вот если бы ребенок… Но небрежное мужское “Хочешь — заводи…” — не тот стимул. Слишком серьезное это дело — дети, тут на русское авось нельзя понадеяться. Тем более что в Москву Тапиру нельзя: его вполне могут упечь в каталажку, да и с воли ходить на допросы — тоже мало приятного. Хоть он еще до отъезда, запогодку слинял из бизнеса, вскоре попавшего в опалу, но был там не последним человеком и знания его никуда не делись… Даже ей не выдал опасные подробности. Поберег…
Ладно, сколько уж раз все это думано-передумано. В теперешней ситуации столько своих закавык. Про Нику даже думать больно. Жива она? Вдруг ее заперли в подвале, вдруг прямо сейчас над ней издеваются? Она же так боится боли… Даже элементарную пломбу ей под наркозом ставят. Не обезболивающий укол в десну, а полная отключка, иначе — обморок или сердечный приступ…
Нет, в это вникать сейчас непродуктивно, голова совсем ничего не соображает…
Собственно, и пила вчера, чтобы хоть как-то избавиться от болезненных и абсолютно бесполезных мыслей. Ум иногда хорошо прочищается спиртом. Но не всегда.
Анжела дожидается, пока заварится чай, делает большой глоток обжигающего напитка, и он по старой дружбе чуть-чуть просветляет голову. Вчерашний вечер вспоминается во всех подробностях.
Олегов тесть перехватил ее при входе в “Турандот”. “Знал, что я приеду? Ждал? Зачем?” — судорожно соображала Анжела, разглядывая массивного дядьку в классном свежем костюме — либо новый надет, либо знает владелец правила настоящего джентльмена: пиджаку и брюкам надо давать отдых — после носки вещи должны повисеть дня три, чтобы вернуть свою форму. Нисколько не тушуясь под ее взглядом — стрелы пристального внимания такому что слону дробина, — он несуетливо обновил прошлое шапочное знакомство — “зови меня просто Виктор”, посочувствовал насчет Ники, ободрил: мол, уверен, что кузина жива, что ее скоро найдут, и, приобняв за плечи, повел за свой стол.
Что-то в нем было неестественное. Вроде типичный функционер советских времен: несуетливый, корпулентный, ранней весной уже с легким, обжившимся на лице загаром, окружен аурой власти… Но те, из прошлого, были жирнягами, лопали все, что выдавали им в закрытых распределителях. Возможность жрать наособицу икру ложками, твердую колбасу палками, импортный шоколад плитками и отличала начальников от рядового народа. Теперь, пожалуй, лишь милицейские и военные генералы лоснятся от жира — мундиры трещат под натиском все набухающих тел, а вот гражданские высокопоставленные чиновники следят за своим физическим обликом, фитнесом занимаются и во время застолий консультируются по мобильнику с личным диетологом.
Производя обычную мысленную рекогносцировку, Анжела осваивает ресторанное пространство. Светло-зеленая пузатенькая сумка, взятая с собой за цвет, точь-в-точь повторяющий фон длинного шифонового платья, оказалась великовата, чтобы уместиться на скатерти рядом с тарелкой. “Просто Виктор”, без оперного “Рюрикович”, указанного в интернетовской биографии, углядел неудобство, щелкнул пальцами и передал сумку возникшему за его спиной бугаенку.
Бизяев — ВИП из первой категории, забота его подчеркнуто товарищеская, а ощущение — как от тех прилипал, что изображают близость, чтобы набрать очки в свою пользу.
Что-то ему надо от нее, но что?
Виктор подливал ей французскую терпкость в бокал, по нынешней моде огромный, в котором все время стояла небольшая, казалось, лужица. Анжела от недоумения, от непонимания ситуации выпивала каждый раз до дна, забывая закусывать.
Про следствие Бизяев не расспрашивал — наверное, и так все лучше всех знал… Дочь-зятя вообще не упоминал… Байку, правда, рассказал:
— Один мент спрашивает другого: “Вот ты мне скажи, мы менты или не менты?! А если менты, то почему бандюков не ловим?” — “А как мы их поймаем, если они откупаются, гады!”
