оказалось. Обстоятельство также примечательное, если вспомнить, что и у д'Артеза найден был лишь детектив. Но по какой причине, протоколист так ни разу спросить и не решился.
Эдит пыталась установить, был ли упомянутый в записях господин Б. знакомым Ламбера или вымышленной фигурой, но напрасно, да не в этом суть дела.
Так в чем же? Проглядев совместно все записи и бумаги Ламбера, Эдит и протоколист в полной растерянности сидели друг против друга. Перед ними на столе детали собранные в небольшие кучки мысли усопшего — всего лишь случайная подборка случайных мыслей.
— Что же нам с этим делать? — спросила Эдит.
Но когда протоколист предложил ей сохранить бумаги для ее отца, у которого они, возможно, вызовут интерес, она сказала:
— Папе они наверняка не понадобятся, он даже просматривать их не станет.
И все же достала из ящика стола пакетик, где хранила канцелярские резинки.
— Нельзя же, чтобы записи опять пришли в беспорядок, — заметила она и каждую кучку скрепила резинкой, завернула в оберточную бумагу и туго перевязала пакет шпагатом.
Протоколист помогал ей. Он прижимал указательным пальцем узел, когда Эдит стягивала шпагат. Пакет не был тяжел, Эдит, высоко подняв его, разжала пальцы, и он упал на стол.
— Ну, что же нам с ним делать? Не выкинешь же его просто в корзинку.
— Пока что я могу его взять, но… — предложил протоколист, — но…
Взять пакет он мог всего на какой-нибудь месяц — ведь ему предстоял отъезд в Африку, не брать же его с собой.
Сейчас пакет лежит в ящике, который вместе с двумя чемоданами хранится на складе одной из франкфуртских фирм по перевозке мебели. Арендная плата внесена вперед за год, квитанции находятся у Эдит. Да где же еще хранить эти вещи? У протоколиста нет родственников, которые могли бы держать его пожитки на чердаке или в подвале. У Эдит, в ее меблированной комнате, слишком тесно. А уж в Алене, у ее родных, им и вовсе не место. Вещи эти даже застрахованы от пожара, как положено.
Пакет с бумагами — это, если хотите, часть прошлого, и его действительно не так-то просто выбросить. Мысль эту, однако, следует понять правильно; дело тут не в Ламбере и его заметках и не в том, что зовется пиететом или желанием поступить в духе покойного. Откуда кто знает, что именно в духе покойного. Да к тому еще в духе Ламбера. Свободный среди мертвых? Роль, которую он много лет подряд репетировал и которая так ему и не удалась. Но осталась попытка, и остались мысли, в том числе и неудачные, выраженные вслух в открытое окно. Они и не добиваются, чтобы их слышали, им это безразлично, но с ними можно повстречаться. Сироты, умеющие размышлять лишь о том, чему обучили их в сиротском приюте, быть может, повстречаются с ними, погибая от скуки, и окружающий мир начнет как-то неуловимо для них преображаться.
Но протоколист, говоря о Ламбере, вовсе не намеревается предаваться сентиментальным воспоминаниям, спасать честь потерпевшей крушение жизни и того меньше; его интересует исключительно д'Артез, образ которого не способны прояснить ни пантомима, ни критические статьи или монографии, он становится живой действительностью лишь через отношение тех, для кого сам он — хоть недавно, хоть давно — был живой действительностью. Знаменательна в этом смысле даже глупейшая реакция господина Глачке, о которой и рассказывать-то совестно.
По этой причине протоколист считает правильным привести только в конце своих записок единственную сравнительно большую и завершенную рукопись Ламбера, а именно ту, для которой были первоначально предназначены сокращение «С.и.» и упомянутый эпиграф, ибо в ней явно подразумевается д'Артез. Эдит считает ее новеллой, не лишенной литературного интереса. Она даже перепечатала ее на своей машинке, рассчитывая, что новеллу можно будет опубликовать в порядочном журнале. Но под каким именем? Ведь никоим же образом не под именем Лембке. Именем же Ламбера покойник злоупотребил для своих дешевых развлекательных романов. Эдит и протоколист так и не осмелились решить этот вопрос, и новелла в конце концов тоже попала в коричневый пакет.
Здесь зато будет приведен другой набросок или короткий рассказ, тема которого — смерть жены Ламбера. Для наброска имелся даже заголовок, хоть и снабженный знаком вопроса. Он гласил: «Современный Орфей». Ниже приводится текст:
«Разрешите обратить ваше благосклонное внимание на неприметного человека, мужественного и терпеливо сидящего у смертного ложа своей жены. Ну не трогательно ли? Ведь он мог с равным успехом переложить эту задачу на больничный персонал; ночная сестра даже рекомендовала ему прилечь. Быть может, вы считаете само собой разумеющимся, что муж не оставляет жену в ее смертный час, жену, с которой он двенадцать или четырнадцать лет — в самом деле, сколько же, надо бы проверить — прожил?
Это ничуть не трогательно и не разумеется само собой, господа. Для вас это так, потому что вы обладаете более богатой фантазией, нежели маленький человек, и не представляете себе, как может быть иначе, как мужу в подобном положении не поразмыслить о совместно прожитых с умирающей годах да и о годах, которые ему предстоит отныне прожить без нее. А те из вас, кто наделен еще более неудержимым воображением, даже если оно лишено всякого смысла, пожалуй, поставят себя на место умирающей и непозволительным сочувствием удлинят ее анахронически бесцельное существование.
Безнадежный случай, уважаемые дамы и господа, прочитайте, сделайте одолжение, историю ее болезни. Предупреждаю: на безнадежный случай нельзя попусту растрачивать свое воображение, получается безвкусица. Маленький человек в течение двенадцати лет пытался обратить случай безнадежный в подающий надежды, но вот Эвридика наконец-то освободила его от тягостной задачи разыгрывать роль Орфея, она назвала себя снова Агнес, как ей и подобало, и приняла избыточную дозу снотворного.
Свет, разумеется, приглушен, как и положено в покоях умирающей, но я позволю себе обратить ваше внимание на пальто и шляпу маленького человека, аккуратнейшим образом повешенные на вешалку возле двери. Как, простите? Вы бросили б ваше пальто на стул? Вешать его на плечики, по-вашему, оскорбительный педантизм? Но подумайте сами: пальто ведь не приобщено безнадежности, оно вам и завтра послужит, когда безнадежный случай придет к своему естественному завершению.
Что защитит маленького человека, когда он выйдет из больницы, чтобы вступить в переговоры с владельцем похоронного бюро, что защитит его от восточного ветра, метущего по улицам? Пальто, уважаемые господа, и только пальто!
Но вот одно, безусловно, ускользнуло от вашего внимания, ибо маленький человек с такой деликатной невыразительностью сидит на неуютном стуле — он даже не ослабил узел галстука, а ведь за это его никто не осудил бы, ах, он и руки аккуратно сложил на короткие ножки! А складки шеи, слегка набегающие на воротник, разве они не вызывают доверия? Да это воплощение надежности! И права на пенсию! Зачем только жена подобного человека выпила снотворное? Уму непостижимо!
Так вот что совершенно ускользнуло от нашего внимания: маленький человек прикрыл глаза, и не потому, что его слепит свет, ибо свет приглушен, а потому, что он спит, и повинна в этом тишина. Как раз на тишину и собирался он обратить внимание жены. Это звучит чуть-чуть сентиментально, но с умирающей женой можно со спокойной совестью быть чуть-чуть сентиментальным. Он как раз собирался сказать: подумай только, повсюду, где бы мы ни жили, было так шумно, что без снотворного не уснешь. Либо по улице грохотали грузовики, либо женщины в квартирах над нами топали взад-вперед по кухне на высоких каблуках. Или радио орало изо всех окон, да в соседних садах пронзительно галдели дети. И что ни вечер, на газонах завывали косилки. И пневматические молотки и буры преследовали нас повсюду. А позже, ночью, реактивные самолеты — они готовились к следующей войне. Кто бы мог подумать, что до тишины рукой подать — она здесь, в больнице. Вот мы ее и обрели. Возможно, маленький человек собирался уже протянуть руку, чтобы выразить жене признательность за тишину, но из-за тишины его добрые, кроткие слова так и остались несказанными — он уснул.
Он спит не храпя, а легко ли это в такой позе? Он спит, не видя снов, к чему маленькому человеку еще и сны? Все эти бессмысленно-мучительные сны, от которых человек, случается, сваливается с кровати. А ведь, пожалуй, надо бы сразу начать со снотворного!
Едва заслышится легкое попискивание резиновых подошв по линолеуму коридора и войдет ночная сестра, нужно только открыть глаза, и ни одна душа не заметит, что ты тем временем спал. Ночная сестра с
