своему директору-консорту и этим до предела накалил атмосферу, что подтверждалось пылающими пятнами на щеках госпожи Шарлотты Наземан. На мгновение возникла опасность, что она обрушится на мужа, не успевшего даже ответить д'Артезу своим «Да уж ладно! Ладно!» Но прежде чем дело дошло до тягостной сцены, взгляд ее упал на более мощного союзника.
— А что ты скажешь, Отто? — воскликнула она, обращаясь к другому брату, сидевшему напротив. — Эрнст же вечно создавал трудности.
Господин генеральный директор Отто Наземан, к которому она обратилась, до сей поры только слушал и даже проявлял известное равнодушие к дискуссии. Вне сомнения, он обладал достаточным опытом в подобного рода обсуждениях и знал, что самая надежная тактика в этих случаях — дать партнерам выкричаться, ни во что не вмешиваясь. Когда же пыл уляжется, не составит труда достичь желаемых результатов.
— Мне тоже не по душе слово «трудности», господин доктор Видеман, сказал он, обращаясь к нотариусу. — Но зачем нам, взрослым людям, спорить о каком-то неудачном выражении? Мы же все знаем, что нам необходимо обсудить куда более важные вопросы.
— Да уж ладно! Ладно! — послышалось наконец одобрительное урчание.
— Денежные, — произнес д'Артез дружелюбно, прямо-таки мечтательно.
— Судьбу фирмы «Наней», — возразил ему брат не без пафоса.
Но д'Артез парировал его пафос сентиментальностью.
— Полагаю, нам прежде всего важна последняя воля нашей дорогой мамочки. И если я правильно понимаю заключительный пункт, в чем нас, по всей вероятности, не замедлит просветить господин Видеман, то прежде всего усматриваю в нем ее волю обеспечить мирное единение семейства Наземан. Наша дорогая мамочка, как всем нам, а тебе, Лотта, лучше, чем кому бы то ни было, известно, всегда ратовала за мир.
— Видишь, видишь! — воскликнула госпожа Шарлотта Наземан, растроганная словами «мир» и «дорогая мамочка». Тут наконец ей удалось разразиться слезами.
— А потому, — продолжал д'Артез, — если только я верно трактую означенный пункт, что нам может подтвердить лишь господин Видеман, я вижу единственно истинную нашу цель в том, чтобы сохранить столь желанный нашей дорогой мамочке мир.
— Но зачем же ты тогда создаешь трудности? — всхлипнула госпожа Шарлотта Наземан.
— Мы ведь решили впредь не употреблять слово «трудности», — довольно резко заметил генеральный директор Наземан своей сестре. — Извини, Эрнст. Вернемся к делу. Я, естественно, тоже немало удивлен, что ты требуешь время на размышление. Ты все еще настаиваешь на этом?
— Да, Отто, и теперь еще решительнее, чем прежде, если хочу выполнить волю нашей дорогой мамочки. Да, теперь, после нашей краткой беседы, у меня, пожалуй, даже больше сомнений, чем вначале. Мне придется добросовестно над этим подумать, чтобы принять решение, действительно отвечающее желанию нашей мамочки.
— Я полагал, ты хочешь переговорить с Эдит, хотя господин Видеман и растолковал тебе, что ни Эдит, ни Лоттины дети, ни мои никакой роли при утверждении завещания не играют, по крайней мере с юридической точки зрения, ибо они не названы в нем наследниками. Надеюсь, я верно выразился, господин Видеман?
— Ты меня превратно понял, Отто, — ответил д'Артез. — Не юридическая сторона меня заботит. Это не проблема, а если и проблема, так столь простая, что мы ее с легкой душой передоверим господину Видеману. Меня заботит едва ли учитываемая с юридической точки зрения воля нашей дорогой мамочки, послужившая, несомненно, истинным мотивом завещания, с такой точностью сформулированного юридически. Ты скажешь: судьба фирмы «Наней». Я полностью согласен, как генеральный директор, ты ничего другого сказать не можешь, такова и должна быть твоя позиция. Но для меня, извини, подобная позиция чересчур абстрактна. Для меня, разумеется. Я не собираюсь никому навязывать свое мнение. Ибо, как уже сказано, речь идет об уйме денег.
— Ну так что же ты, собственно говоря, хочешь? — спросил Отто Наземан.
— Быть может, мне легче будет принять решение, если ты пояснишь мне, что подразумевалось под выражением «создавать трудности».
— Но мы же договорились не пользоваться больше этим выражением.
— Извини, если я все-таки воспользуюсь им. Я, по всей вероятности, тоже не обратил бы на него внимания, не сорвись у Лотты с языка замечание, что я вечно создавал трудности.
— Но оно именно сорвалось у нее с языка, как ты сам говоришь.
— Вот это я и должен знать со всей определенностью, Отто, мало того, от этого даже зависит мое решение. Как же иначе распознаю я волю нашей дорогой мамочки? Ведь вполне возможно, что обращаться к выражениям «трудности» и сорвавшемуся с языка касательно меня «вечно» было некой семейной традицией, о которой я из-за многолетней отлучки не мог знать. Если наша дорогая мамочка придерживалась этой семейной традиции, то, само собой разумеется, это не может не отразиться на толковании ее последней воли.
— Но она же особо упомянула тебя в завещании. Я просто не понимаю, чего еще тебе надо. Как записано в том пункте? — обратился генеральный директор Отто Наземан к господину Видеману, который в ответ на это еще раз огласил спорный пункт:
— «Моему сыну Эрнсту, никогда не пользовавшемуся преимуществами остальных моих детей…»
— Благодарю вас, достаточно. Вот видишь, Эрнст. Надеюсь, ты удовлетворен?
— И я так считаю, — подала голос Шарлотта Наземан. — Вообще какие преимущества?
— Прошу тебя, Лотта, позволь нам… — попытался удержать сестру Отто Наземан.
— Какие преимущества? Я ничего такого не приметила. И нам еще этим глаза колоть? Разве мы виноваты, что Эрнст вечно создавал трудности?
— Прошу тебя, Лотта, это к делу не относится.
— Но ведь так оно и было, Отто. Именно вечно. И раньше еще, когда я ребенком была и не слишком этим интересовалась. Но уж позднее, когда Эрнст полез в политику…
— Прошу тебя, Лотта, не будем сейчас говорить об этом.
— Эрнст прав, мама всегда опасалась, как бы он опять чего не натворил. Как же все это было тягостно! И сколько это причинило папе забот из-за нашего завода, нацистам могла же броситься в глаза связь между нами и Эрнстом. Все это мне прекрасно известно, Отто. И мы еще, выходит, виноваты? Что ты скажешь, Урс?
— Но так мы с места не сдвинемся, — с отчаянием заключил Отто Наземан.
— Напротив, Отто, — вновь вмешался в спор д'Артез, — мы уже очень и очень продвинулась. Я целиком согласен с Лоттой. Тот самый спорный пункт, в котором я упомянут, может быть понят как своего рода возмещение.
— Возмещение!
— Пожалуйста, Отто, не раздражайся из-за этого нелепого модного слова. Сейчас главное — верно понять последнюю волю нашей дорогой мамочки. И в этом отношении я целиком на твоей стороне, Лотта. Я никак не возьму в толк, почему это некоему Эрнсту Наземану следует за твой счет выплачивать возмещение.
— Возмещение! — во второй раз воскликнул генеральный директор Наземан.
Несмотря на большой опыт, накопленный в переговорах с норовистыми партнерами, тут уж и он потерял терпение.
— О каком-либо возмещении или претензии на таковое не может быть и речи, поскольку это касается нашей семьи или фирмы «Наней». Весьма сожалею, что об этом вообще заговорили, считаю этот разговор излишним, но не я его начал. Позволь тебе сказать, Эрнст, что в условиях тогдашнего режима, да к тому же в военное время, мы в самом деле оказались в весьма затруднительном положении, когда узнали, что один из носителей нашего имени арестован и заключен в концлагерь. Подобная ситуация в тех условиях легко могла привести к краху фирмы «Наней».
— Папа в ту пору вовсе потерял аппетит. Помнишь, Отто? — вставила госпожа Шарлотта Наземан.
— Прошу тебя, Лотта, дай мне кончить. Мне, как я полагаю, лучше известны все те печальные
