помещение. Я же, уже чувствуя, что меня разбирает отчаянное, жгучее любопытство, шел за ним, стараясь не отставать, хотя и до сих пор не был уверен, хочу ли знать о своей семье всю правду.
В подземелье я бывал редко, и знал только то, что здесь расположены кухня, хранилище артефактов и какие-то подсобные помещения, используемые эльфами. Но, как оказалось, было там и кое-что еще, в далеком шестнадцатом веке скрытое от любопытных глаз.
Мы остановились у ничем не примечательного тупика, которым заканчивался короткий, заросший паутиной коридор. В этом закоулке подземелья мне не приходилось бывать еще никогда - ничего полезного тут не было, хранилище находилось в другой стороне, а в кладовку, неподалеку от которой этот тупик и располагался, ходили только эльфы. Сомневаюсь, что даже мой отец знал о существовании какого-то тайника, скрытого за вполне обычной, на первый взгляд, кирпичной кладкой.
- Там что-то есть? За стеной?
Кивок. Ну да, не просто же так он меня сюда привел. Архивариус обрисовал руками дверной проем и вопросительно на меня посмотрел. Он что, предлагает мне взрывать стену собственного дома?
Я достал палочку, немного поколебался, - рушить дом было все-таки дико, - но сделал глубокий вдох и произнес, отойдя на несколько шагов от стены:
- Редукто!
Кладка брызнула во все стороны кирпичной крошкой, я еле успел отскочить и спрятаться за углом, но когда пыль осела, то стало ясно, что когда-то здесь, и правда, был вход в помещение, тонущее в вязкой, почти осязаемой темноте.
Я взглянул на Архивариуса, поежился, - темные тайники у меня никогда не вызывали желания в них заглянуть, - создал несколько светящихся шаров с помощью Люмокс Максима, взмахом палочки отправил их внутрь, а затем шагнул в образовавшийся проем сам. Огляделся.
Это была небольшая квадратная комната без окон, напоминающая кладовку - если бы только кто- нибудь решил не складывать аккуратно вещи, а грудой свалить их около стены. В неаккуратной куче угадывались какие-то книги, амулеты, флаконы с давно высохшими зельями - все покрытое толстым слоем сухой пыли. Еще у одной стены - портрет, небрежно прислоненный к ней изображением. А рядом…
Плоть уже давно истлела, обнажив белеющие в полумраке кости. Волосы, когда-то, наверное, очень красивые, благородного платинового оттенка, покрывала пыль, как и зло оскалившийся череп. Одежда, хоть и оказалась крепче плоти, тоже за прошедшие столетия превратилась в ветхие лохмотья, но в том, что от нее осталось, угадывалась длинная, в пол, простая черная мантия.
На коленях у скелета лежала массивная книга в богатой обложке, на которой мелкими аметистами была выложена витиеватая буква «М».
Не нужно было обладать особым умом, чтобы догадаться, чьи останки я обнаружил в этой каморке, замурованной четыреста лет назад. Я почувствовал, что у меня холодеют руки - осознание происходящего накатывало медленно, но неотвратимо.
Один из сыновей лорда. Убитый и замурованный в собственном доме своим единокровным братом, вычеркнутый из семейного древа только потому, что связался то ли с магглорожденной волшебницей, то ли и вовсе с магглой. Сделаем скидку на жестокость времени, однако в сухом остатке все равно не остается ничего хорошего.
Примерный и славный род Малфоев во всей своей красе.
Пытаясь унять дрожь в руках, я перевернул портрет, стоящий у стены рядом с останками. Второй сын Эсманда Малфоя, изображенный на нем, сощурился и прикрыл рукой глаза, спасаясь от света, но уже через полминуты убрал ладонь.
Взгляд ярких, васильково-синих глаз, будто выворачивал душу наизнанку.
Портрет тоже молчал, и я решил уже было, что Архивариус был нем и при жизни, но человек на картине выразительно показал на свой рот и сделал рукой движение, имитируя взмах палочкой.
- Фините Инкантатем, - произнес я, направляя свою палочку на портрет.
Сначала я решил, что это не помогло, и на картину не были наложены никакие заклинания, или что Архивариус имел в виду что-то другое, но через несколько минут услышал тихое, но четкое:
- Спасибо.
* * *
Его звали Клавдий, он был младшим сыном Эсманда, с отличием закончил Хогвартс, а затем и магическое отделение Оксфорда, и собирался посвятить свою жизнь исследованиям, но, на свою беду, влюбился в магглорожденную волшебницу. И ладно бы просто влюбился - но он не захотел уходить из дома и порывать с семьей, а надеялся доказать, что магглорожденные волшебники ничем не отличаются от чистокровных. И что даже среди чистокровнейших семей, вроде Малфоев или Блэков, - он назвал еще несколько фамилий, но они не говорили мне ничего, видимо, сгинули в веках, - встречались браки не только с волшебниками. Он провел много времени за родовой книгой, - «не той подделкой, которая сейчас находится в библиотеке, а настоящей, зачарованной», - где при заключении браков или рождении детей сами собой появлялись соответствующие записи с комментариями, и нашел все прецеденты. Их оказалось не так уж и мало. Правда, большинство отпрысков Малфоев, связавшихся с магглами или грязнокровками, вычеркивалось из родового древа, их поступки не подлежали огласке, и говорить о них в приличном обществе было не принято. Но встречались и исключения. И откровенная ложь.
Например, запись о женитьбе Дариуса Малфоя на Эммельде Атертон, которая, как уверяла родовая книга, заполняемая вручную главой рода, являлась чистокровной волшебницей из обедневшего рода Атертонов. Но страницы зачарованного фолианта утверждали другое, на них черным по белому было записано, что Эммельда Атертон - дочь цветочницы и перчаточных дел мастера из Корнуолла. Волшебница маггловского происхождения.
- Отец бы меня послушал, - говорил Клавдий, смотря и на меня, и одновременно как будто мимо. - Он никогда не кичился своей чистокровностью, да и вообще, знаешь ли, был неплохим человеком. Но мой брат… Флавий с детства задирал нос. И очень ревностно относился ко всему, что, на его взгляд, бросало бы тень на семью или его честь. Наверное, таким и должен быть наследник, - грустно усмехнулся он.
До отца Клавдий со своими выкладками дойти не успел. Выяснилось, что брат уже давно следил за его деятельностью, но до последнего не верил, что Клавдий решит, в самом деле, жениться на грязнокровке.
- Он сказал, что считал меня благоразумнее. Кричал, как бешеный, и мне казалось, что еще немного - и его хватит удар. Говорил, что счастье, что отец уехал по делам, и я не успел опозориться.
- И как он… вас… тебя?.. - слова почему-то не шли с языка, будто застревая в горле.
Все, что мне внушали с самого детства, рассыпалось прахом, и казалось, будто земля уходит из-под ног. Клавдий говорил - и с каждым его словом мне чудилось, будто мир раскалывается, а я падаю вниз, в темную расселину, или тону в мутной воде, откуда уже не выплыть.
- Он пришел ко мне на следующий день, вечером. Принес бутылку вина. Сказал, что мы все же братья, и, хоть я безумен, но мы одна семья и должны держаться друг за друга, потому что отец не вечен, а когда он умрет, мы останемся единственными близкими родственниками.
- И ты поверил?
- Я любил своего брата, - Клавдий с портрета пожал плечами. - Это был какой-то новый яд, без цвета и запаха, а когда я почувствовал в вине странный привкус, было уже поздно. Об этой каморке не было известно даже отцу, проход сюда был замаскирован под обычную кладку, и мы использовали комнатку, когда практиковались в каких-то запрещенных отцом чарах. Флавий спрятал сюда и все мои записи, и какие-то вещи, и портрет - его заказывали при жизни, - предварительно наложив Силенцио, чтобы никто не услышал моих криков. Ну и мое… тело тоже. И зачарованную книгу. Не знаю, что он наплел моему отцу - наверное, что я сбежал со своей любовницей. Я не мог появиться в мэноре даже в виде призрака, Флавий предусмотрел и это, и наложил соответствующие чары - он был очень искусен в чарах. Только когда он умер, я смог вылезти из этой дурацкой комнаты, и обнаружил, что ни дети Флавия, ни прислуга, меня не узнают. А рассказать им ничего я не мог.
- Почему, кстати, твой призрак не умеет разговаривать? Ведь мы сейчас…
- Потому что перед тем, как я умер, Флавий отрезал мне язык.
* * *
В последний раз мне так сильно хотелось напиться только в тот день, когда на руке появилась черная
