Сопротивления во Франции. В 1948 году вернется в СССР… Но все это пока что в будущем.
Когда Игоря Александровича освободили из Компьеньского лагеря в начале сентября 1941 года, товарищи по заключению попросили его организовать помощь их семьям. С этого времени началось знакомство и сотрудничество Игоря Кривошеина с матерью Марией, продлившееся полтора года. Вот как он сам рассказывал об этом:В воскресенье 22 июня 1941 года, в день нападения Германии на Советский Союз, оккупационные власти арестовали около тысячи русских, проживавших во Франции, и заключили их в лагерь близ г. Компьень, в ста километрах от Парижа. В числе арестованных в то утро был и я. Когда через пять недель я был выпущен из лагеря, мои товарищи, еще остававшиеся в заключении, поручили мне организовать отправку продовольственных посылок наиболее нуждающимся из них, а также помочь семьям, лишившимся кормильцев. С просьбой помочь мне в этом начинании я обратился к матери Марии. Меня ласково приняла высокая, статная монахиня с очень русским лицом. Веселые насмешливые глаза и очки в простой железной оправе. Она сразу согласилась, хотя отлично понимала весь связанный с этим риск. Под руководством матери Марии работа по оказанию помощи жертвам фашизма закипела и вскоре далеко вышла за первоначально намеченные пределы.
Соратницу своего мужа с искренней теплотой вспоминала и жена И. А. Кривошеина:
…лицо немолодой женщины, несколько полное, но прекрасный овал, и сияющие сквозь дешевенькие металлические очки незабываемые глаза…
И. А. Кривошеин подчеркивал:
Полтора года тесного сотрудничества с матерью Марией останутся навсегда одним из самых ярких впечатлений этого трагического и насыщенного событиями периода. Ее друзья верно говорили о ней впоследствии, что в ее жизни и судьбе как бы определялась судьба целой эпохи и что в ее личности были черты, которые так пленяют в русских святых женщинах: обращенность к миру, жажда облегчить страдания людей, жертвенность, бесстрашие.
Однажды кто-то из русских эмигрантов обмолвился:
– Нельзя унести с собой родину.
К сожалению, это правда. И все-таки многие из них долгие годы хранили ее в сердце, мечтая о встрече с Россией.
Тем, кому случалось видеть мать Марию летом 1941 года и слышать ее взволнованную речь, становилось ясным: душа ее уже не в Париже.
– Словно опять по-молодому, с буйной силой проснулось годами подавляемое иностранной действительностью пламенное патриотическое чувство, – рассказывали они. – По-видимому, оно жило в ней всегда, только она не давала ему воли.
– Европа?… – однажды при встрече переспросила матушка Татьяну Манухину. – По правде говоря, она просто для меня не существует. Я живу только Россией. Только она мне нужна и интересна. И еще православие… остальное все чужое и чуждое, необходимость, вынужденное приспособление к условиям жизни.
И Манухиной тогда подумалось: если бы матушка оказалась не здесь, а там, в России, в те страшные дни, когда решалась судьба русского народа, она бы, сняв монашеское одеяние, ушла в партизаны…
Но она была на чужбине, во Франции, где многим ее соотечественникам так необходимы ее помощь и сердечное участие!
На рю Лурмель был образован негласный комитет, в который, помимо матери Марии, С. Ф. Штерна и И. А. Кривошеина, вошли отец Димитрий Клепинин, С. В. Медведева и Р. С. Клячкина.
Лурмельский комитет стал центром антифашистской деятельности в Париже. Отсюда на протяжении 1941–1942 годов отправлялись сотни посылок семьям заключенных и нуждающимся (французский Красный Крест даже предоставил для их перевозки специальный грузовик), здесь планировались и устраивались побеги. Душой Лурмельского комитета была, конечно же, матушка Мария.
Продукты для заключенных безвозмездно поставляли русские магазины и еврейские рестораны; некоторые люди помогали просто деньгами. С разрешения отца Димитрия продовольственные посылки отправлялись от имени Лурмельской церкви. Раз в неделю на рю Лурмель эти передачи собирали и упаковывали, причем в работе принимали участие жены и родственники заключенных. На следующий день одна из женщин, Ольга Алексеевна Игнатьева, отвозила посылки в Компьень на грузовике, выделенном для этой цели, как уже говорилось, организацией французского Красного Креста.
Интересно следующее. Список добрых дел, совершаемых русскими во Франции, пополнялся и в самом лагере. Об этом сообщает в своих воспоминаниях жена Игоря Кривошеина:
Так как передачи в еврейское отделение лагеря были очень долгое время запрещены и люди там ужасно голодали и мерзли, русский лагерь наладил трос из одного отделения в другое, и по ночам часть посылок передавалась туда.
Комитет занимался также сбором пожертвований для семей заключенных и раздачей пособий. Сергей Федорович Штерн, который посвятил годы жизни сбору пожертвований и оказанию помощи нуждающимся эмигрантам, взялся продолжить такую деятельность в пользу всех преследуемых оккупантами. Со своей задачей он справился прекрасно.
Кроме посылок, материальной помощи и документов для лиц, преследующихся немецкой администрацией в Париже, на улице Лурмель давали кров и пищу всем нуждающимся. Люди жили во флигеле и в сарае, за неимением места некоторые спали просто на полу в зале.
Игорь Кривошеин вспоминал:
Здесь вопрос уже шел не только о насущной помощи и крыше над головой, дело дошло вплоть до того, что на лурмельской кухне работал некоторое время, до переправки к партизанам, бежавший из лагеря один из первых советских военнопленных, и он был не последним. Долгое время скрывались два американских летчика, которым удалось раздобыть поддельные документы и переправить в безопасную зону. Нужно было доставать поддельные документы и для участников Сопротивления, и для евреев, которые скрывались на Лурмель и в Нуази. Из этих центров была налажена сложная цепь по всей Франции для спасения и бегства людей…
В результате русская монахиня и ее организация оказались в самом центре настоящей антифашистской борьбы с хорошо налаженными связями, и этим звеньям удалось сохраниться вплоть до февраля 1943 года!
Сама матушка была очень довольна проделанной работой. Жена Игоря Кривошеина вспоминала, как летом 1942 года это отметили:
…мать Мария устроила на рю Лурмель скромный праздник в честь годовщины образования Комитета Помощи; стоял небольшой стол с незамысловатой закуской военного времени, были все дамы, работавшие в Комитете, о. Клепинин и, кажется, Пьянов. Настроение у всех было хорошее, все ждали, что скажет мать Мария; лицо у нее светилось весельем, на нем даже играла лукавая улыбка и, взяв рюмочку водки, она произнесла маленькую речь про Комитет и его работу, и в конце сделала шутливый комплимент Игорю Александровичу за то, что он сумел устроить это дело, которое уже целый год благополучно здравствует.
В комнате матери Марии находился мощный приемник – его оставили на хранение друзья, покинувшие Париж. Каждый вечер матушка ловила запрещенные вести, забывая о проходящих под окнами германских патрулях, а утром на большой карте СССР, занимавшей всю стену комнаты для собраний, стоя на столе, передвигала булавки и красную шерстинку, указывавшую на положение фронтов. Увы, в 1941 году эта шерстинка передвигалась все больше и больше на восток. Но матушка никогда не теряла веру в победу над фашизмом. Она говорила своим друзьям:
– Я не боюсь за Россию. Я знаю, что она победит. Наступит день, когда мы узнаем по радио, что советская авиация уничтожила Берлин. Потом будет и русский период истории. России предстоит великое будущее. Но какой океан крови!
И опять ее мысли совпали с блоковскими! Еще в апреле 1917 года поэт записал в дневнике:
Все будет хорошо, Россия будет великой. Но как долго ждать и как трудно дождаться.
Победы СССР приводили матушку в восхищение.
– Наши-то… наши! Уже Днепр перешли… Ну, теперь кончено! Мы победили…
Она жила этими победами и не могла дождаться триумфального финала…
Глава 14 Посильная борьба
Нет, мир с тобой, я говорю, сестра, -
И ты сестру свою сегодня слушай, -
Мы – искры от единого костра,
Мы – воедино слившиеся души.
Мать Мария (Е. Кузьмина-Караваева)
Самый опасный период для «Православного дела» наступил в 1942 году. В феврале этого года в Париже как раз и были расстреляны русские участники Сопротивления Борис Вильде и Анатолий Левицкий, с которыми сотрудничала мать Мария. А вскоре во Франции вступил в силу указ гитлеровской канцелярии о необходимости всем евреям старше шести лет носить желтую звезду Давида – эмблему в форме гексаграммы, широко признанный
