имея перед своими глазами столь героический пример? Когда немецкие войска находились еще на подступах к Парижу, ее уговаривали уехать хотя бы в провинцию. Монахиня только пожимала плечами:
– А зачем? Что мне здесь угрожает? Ну, в крайнем случае немцы посадят меня в концентрационный лагерь. Так ведь и в лагере люди живут…
И добавляла, имея в виду тех, кто нашел приют на рю Лурмель:
– Если немцы возьмут Париж, я останусь со своими несчастными. Куда мне их девать?
И она осталась…
В парижском этнографическом Музее человека на площади Трокадеро работали двое молодых ученых – дети русских эмигрантов, принявшие французское гражданство: Борис Вильде и Анатолий Левицкий. Вильде, уроженец Санкт-Петербурга, после революции некоторое время жил на родине предков в Эстонии. С начала 1930-х годов обосновавшись во Франции, молодой ученый ездил в Эстонию в научные экспедиции. Анатолий Левицкий был известен своими трудами о шаманизме. Оба были вхожи в литературные круги русского Парижа (Вильде писал стихи и был известен в печати под псевдонимом Дикой).
В июле 1940 года Вильде удалось бежать из германского плена, куда он попал после разгрома французской армии. Вернувшись на работу в музей, он задумал создать подпольную группу. Именно здесь было решено издавать газету, названную «Резистанс» («Сопротивление»). Первый ее номер вышел 15 декабря 1940 года.
Руководящая передовица первого номера «Сопротивления», написанная Борисом Вильде, стала одним из лозунгов всего патриотического движения и была в те дни передана лондонским радио: «Сопротивляться! Этот крик идет из ваших сердец, из глубины отчаяния, в которое погрузил вас разгром родины. Это крик всех непокорившихся, всех, стремящихся исполнить свой долг».
Организация Вильде стала заниматься подготовкой побегов французских солдат из немецких лагерей и переправкой их в армию де Голля. Также она укрывала сбитых английских летчиков и помогала им пробраться на родину. Ее участники занимались и сбором разведданных для английской Секретной службы.
Но, как это часто бывает, в организацию проник провокатор. 15 марта 1941 года почти все члены группы Музея человека оказались за решеткой. Следствие по их делу тянулось больше года. Несмотря на моральные и физические пытки, дух антифашистов так и не сломили. Вильде вел в тюрьме дневник, выдержки из которого были потом опубликованы. Это был первый открытый процесс немецкого военного суда над представителями французского гражданского населения, обвиненными в террористической деятельности. В начале февраля 1942 года им был вынесен смертный приговор. В соответствии с принятым в гестапо порядком смертникам разрешалось отправить письменное послание родным, которое не подвергалось цензуре. Письмо Вильде к жене заканчивалось словами:Моя дорогая, я уношу с собой воспоминание о Вашей улыбке. Постарайтесь улыбаться, когда Вы получите это письмо, как улыбаюсь я в то время, как пишу его… К тому же, скоро пора! Я видел некоторых моих товарищей: они бодры. Это меня радует… Вечное солнце любви восходит из бездны смерти… Я готов, я иду.
22 февраля 1942 года семь человек, в том числе Борис Вильде и Анатолий Левицкий, были преданы смертной казни. Французы говорили, что под дулами немецких винтовок они пели «Марсельезу»; коммунисты утверждали, что они пели «Интернационал». Имена героев увековечены на мемориальных досках у входа в Музей человека, передающих текст приказа де Голля от 3 ноября 1943 года о посмертном награждении их медалями Сопротивления.
Деятельность этих русских эмигрантов, суд над ними и, наконец, их героическая смерть повлияли на очень многих. Взошедшие благодаря погибшим героям первые ростки Сопротивления выросли в большое патриотическое движение во Франции. И, по словам соотечественников, «умерли они не только за освобождение своей второй родины, но за вечные идеалы, за освобождение всего человечества, чуть было не ввергнутого темным прусским гением в самое страшное средневековье».
Мать Мария изменила бы себе, если бы во время оккупации Франции осталась в стороне, когда населению этой страны, и прежде всего русским эмигрантам, угрожали голод, унижения и гибель. Русские, поляки, французы, евреи находили в ее доме тайное прибежище, а дом 77 на улице Лурмель сделался одним из штабов Сопротивления. Высокая, статная, с доброй улыбкой русская женщина как будто видела смысл жизни в том, чтобы добро стало настоящим делом. На этот раз – рискованным…
Для начала она открыла при своей столовой на улице Лурмель специальный ларек по продаже дешевых продуктов.
В конце сентября гитлеровцы разгромили в Париже русскую общественную Тургеневскую библиотеку. По просьбе Ивана Алексеевича Бунина писатель Борис Зайцев перевез его архив (девять чемоданов) в общежитие на улицу Лурмель. Сам Иван Алексеевич почти всю войну прожил в Грассе, на юге Франции, сначала с тревогой, а затем с радостью следя за ходом Великой Отечественной войны. Его архив сохранился, Бунин получил его в целости и сохранности 1 мая 1945 года.
«Православное дело» было официальным, зарегистрированным в комиссариате обществом, и немцы, заняв Париж, не разогнали его: с церковью они считали необходимым либеральничать хотя бы для видимости. Разумеется, только до тех пор, пока она не начинала идти наперекор их «новому порядку».
Помощь, которую русская монахиня и ее друзья по «Православному делу» стали оказывать людям в оккупированном Париже, была, безусловно, крайне опасной. Но многие отмечали, что в этот период у матери Марии будто крылья выросли; страха она не чувствовала, а Гитлера ненавидела!
В 1941 году матушка писала о фашистском диктаторе в своей статье «Размышления о судьбах Европы и Азии»:Во главе избранной расы господ стоит безумец, параноик, место которому в палате сумасшедшего дома, который нуждается в смирительной рубашке… чтобы его звериный вой не потрясал вселенной.
Очень точно и емко сказано!
К сожалению, среди русских эмигрантов бытовали и другие мнения. Вот как об этом повествует Лев Любимов, живший в то время в Париже:
Мережковский незадолго до смерти произнес речь по радио, в которой благословлял немцев «на крестовый поход». Зинаида Гиппиус, умершая после победы, злобствовала против родины до последнего своего часа. Так же вел себя и Шмелев, у которого на этой почве произошло очень резкое столкновение с писателем Рощиным…
Деникин остался верен себе согласно формуле, давно принятой такого рода напыщенными людьми: «Если события идут вразрез с моими прогнозами, тем хуже для событий». Был против немцев, но и против советской власти, так что оставалось загадкой, чей же он сторонник. После победы оказалось, что – США, куда он и поспешил перебраться.
Что ж – в США провел свои последние годы и великий русский композитор Сергей Рахманинов. Весь сбор со своего сольного концерта, состоявшегося в Нью-Йорке в ноябре 1942 года, в сумме 4046 долларов, Сергей Васильевич, как делал до этого не раз, отдал на борьбу с фашизмом: часть денег пошла американскому Красному Кресту, часть была передана через советского консула России – родине, которую он никогда не забывал и по которой мучительно тосковал.
А вот бывший донской атаман генерал Петр Краснов, преуспевавший в Берлине, в самые опасные для своей родины месяцы мечтал о том, что советский фронт распадется и перестанет существовать, и «тогда начнется строительство национальной России путем поголовного истребления в стране всех оставшихся большевиков».
Что и говорить: суровое время испытаний, как ничто другое, выявляло кто есть кто…
В то время в Париже требовалось, чтобы русские регистрировались у Юрия Жеребкова, молодого эмигранта из так называемой казачьей аристократии, недавно назначенного оккупационными властями на пост начальника Управления делами русской эмиграции во Франции. Управление это реквизировало большой дом в одном из лучших кварталов Парижа, завело обширное делопроизводство и приступило к регистрации эмигрантов со строгой проверкой их «арийского происхождения».
В русском Париже знали, что Жеребков был до войны профессиональным танцором и что он близок к генералу Краснову. Также рассказывали, что карьеру он сделал «по особой линии», крепко удерживавшейся в эсэсовском руководстве: бывший танцор обслуживал фашистов «нетрадиционной ориентации».
«Жеребков был активным сотрудником гестапо, издавал гнуснейшую газетку на русском языке, выдавал справки
Мать Мария и отец Димитрий были в числе тех, кто относились с очевидным пренебрежением к жеребковским требованиям. Игнорируя их, они постоянно подвергались риску ареста со стороны гестапо: ведь Жеребков то и дело
