Она читала им стихи, и не только свои, проводила евангельские беседы, рассказывала о живописи. Б. В. Плюханов, ее друг и соратник, а в те времена студент, впоследствии рассказывал:
Мать Мария любила живопись, понимала ее, хорошо знала не только русское, но и западноевропейское искусство. Она часто повторяла, что «только через язык формы и пластики можно еще глубже проникнуть в сущность людей, событий, вещей». К этому она стремилась и в своих работах. Рассматривая картины других художников, она всегда выделяла основную мысль произведения, умела тонко проанализировать детали, с поэтической проникновенностью описать изображенное.
Обитательница женского общежития на рю Лурмель Ольга Булацель вспоминала:
По вечерам мать Мария всегда была с нами. Она разрешала нам приглашать в общежитие молодых людей и спорить, петь, веселиться. Она считала нужным не оставлять нас одних, но в то же время ни во что не вмешивалась и не навязывала себя. Она сидела в комнате, читала газету или книгу и никогда не торопила нас, как бы поздно мы ни засиделись.
Часто девушки просили матушку рассказать что-нибудь или принять участие в развлечениях, и она всегда с удовольствием соглашалась. Вместе с актрисой Марией Михайловной Читау (Карминой) они готовили и показывали различные шарады, скетчи, импровизации.
В лурмельском приюте обитали не только девушки, но и бабушки.
Ариадна Васильева рассказывала:
Честно говоря, «одуванчики», как мы их тайком называли, были народцем ворчливым и занудливым – Матушку они постоянно третировали мелочными жалобами, между собой бранились, и до нас доносились отголоски их ссор. В комнате старух стояли кровати, тумбочки, были стенные шкафы, хранившие их скудный гардероб.
По соседству со старухами жила Софья Борисовна, беленькая, аккуратная, ласковая. Все нежно любили ее, и только она одна имела право называть дочь-монахиню светским именем Лиза. Да еще, пожалуй, Даниил Ермолаевич…
Мать Марию порой упрекали, что в доме на улице Лурмель живет ее старая мать, что сюда часто приходит ее сын – значит, все же не отреклась от семьи? А разве было бы лучше и по-христиански примернее – снять у чужих людей убогую комнату для старушки с мальчиком? Ведь вопрос не в том, в разных ли квартирах живут, а в том, как соблюдают заветы Христовы или разделяют тяготы друг друга!
Вот и Гаяна чем дальше, тем больше становилась опорой матушки. Отношения с дочерью были самыми теплыми и доверительными, мать Мария частенько брала Гаяну в свои разъезды по «русской Франции», в том числе и на съезды «Русского христианского студенческого движения».
Будучи разъездным секретарем РСХД, она действительно много путешествовала. Судя по всему, матушка посещала католические соборы, любовалась их витражами, шпалерами, фресками. О том, что французская и итальянская живопись оказала на нее определенное влияние и что она была к ней небезразлична, говорят ее собственные работы. И в ее стихах можно встретить упоминания о средневековых готических соборах. Иногда шпили этих соборов поэтесса образно называла свечами.
Эти крутые, крылатые башни
Все заместили, и реки, и пашни…
Солнце все топит в своей позолоте.
Мерная мера таинственных готик
Ввысь устремилась за небом в охоте…
Здесь не боятся готических лестниц
До самого Рая, до ангельских песен.
Это стихотворение мать Мария посвятила Страсбургу.
Те, кто знал мать Марию, впоследствии рассказывали: она никогда не сидела без дела, вышивала в вагоне поезда во время своих командировочных разъездов, а по ночам, когда в вагонах приспускали свет, вязала. На заседаниях РСХД, по воспоминаниям очевидцев, обычно тоже не отрывалась от рукоделия: ее руки всегда были заняты вышивкой. Она вышивала гладью, в которой тонкие шелковые нити переплетались с более грубыми льняными, дополнялись бисерной инкрустацией, искусственным жемчугом и камнями. Чаще всего ее вышивки рождались, что называется, по наитию, без предварительного подготовительного рисунка, а порой и на глазах у зрителей. Поистине таланты этой неординарной женщины были многогранными!
Однажды Юра Скобцов, увлеченный изучением истории искусства, принес матери альбом с репродукциями старинных вышивок. Ей настолько понравилась техника вышивки, что она решила перенять ее и вышила в этой же манере огромный гобелен – «Жизнь царя Давида».
Вообще на протяжении всей своей жизни, и в стихах и в живописи, мать Мария неоднократно возвращалась к теме царя Давида. Как подчеркивала Софья Борисовна Пиленко, «ее всегда пленяли Его вдохновенные псалмы и любовь к Богу». По отзывам искусствоведов, вышеупомянутый гобелен являлся великолепной вышивкой, самым настоящим художественным произведением.
Софья Борисовна рассказывала:
Но работы матери Марии «кому-то» очень не нравились, и после ее ареста (1943 г.) их старались уничтожить. Когда я вернулась на Лурмель (после войны), то услышала, что «кому-то» сюжет царя Давида показался неподходящим для храма, и вышивка была снята.
По счастью, эта большая работа (около пяти метров в длину!) все-таки сохранилась до наших дней и находится в одном из православных монастырей Англии…
Глава 12 Огонь и свет
Подвел ко мне, сказал: усынови
Вот этих, – каждого в его заботе.
Пусть будут жить они в твоей крови —
Кость от костей твоих и плоть от плоти.
О, Господи, не дай еще блуждать
Им по путям, где смерть многообразна.
Ты дал мне право, – говорю как мать,
И на себя приемлю их соблазны.
Мать Мария (Е. Кузьмина-Караваева)
По Парижу шла добрая молва о воскресных обедах матушки Марии. Зайти в столовую пообедать мог любой человек с улицы. На обед полагалось бесплатно одно, но сытное блюдо. Иногда это был густой суп, иногда каша либо макароны с редким вкраплением мяса. Люди выстраивались в молчаливую очередь, входили партиями в столовую, получали еду, обедали и, поблагодарив устроителей, уступали место следующим. Никаких проповедей и благодарственных молитв никто не произносил: было не до этого. Человеческий поток здесь не иссякал с утра и до трех часов пополудни.
Как всегда, рядом с матерью Марией трудились и дети – Гаяна и Юрий. С самого начала, когда матушка организовала свой дом для бедных, дочь много помогала ей по хозяйству (одно время даже заведовала кухней и столовой в общежитии на рю Лурмель).
Гаяна Кузьмина-Караваева поддерживала контакты со своими сверстниками, исповедовавшими вполне левые убеждения. Судя по всему, никакого реального представления о подлинной жизни в Советском Союзе она и ее друзья не имели. Да и откуда было взяться таким реальным представлениям? Гаяна отличалась невероятной живостью, напоминая по характеру свою мать в ее молодые годы. Сама мать Мария образно говорила о дочери, что это был «пир огня и света».
В июне 1935 года в Париже открылся 1-й Конгресс писателей в защиту культуры. Для участия в его работе в составе группы советских писателей приехал и Алексей Толстой. 23 июня «красный граф», как его называли на родине, громогласно объявил с трибуны о «рождении в Советском Союзе нового гуманизма». Алексей Николаевич принадлежал к тем людям, кто мастерски умел лакировать политическую обстановку в Стране Советов. Эту способность писателя советское руководство искусно использовало в качестве «наглядной агитации» для заманивания в СССР писателей, деятелей культуры, философов.
Разумеется, мать Мария не могла не встретиться со старым другом. Если бы знала она, какой материнской трагедией в итоге обернется для нее эта встреча! Возвращаясь домой, писатель захватил с собой Гаяну, давно мечтавшую вернуться на родину, о которой у нее остались, очевидно, только теплые детские воспоминания. Мать напутствовала свою девочку стихами, представляя ее библейской голубкой, вылетающей на волю в поисках суши после Великого потопа…
Толстой с Гаяной ехали отдельно от остальных членов делегации, через Лондон. Алексей Николаевич сообщал с дороги своей жене Наталье Крандиевской:Из Парижа я вывез дочь Лизы Кузьминой-Караваевой, Гаяну. Она жила в нечеловеческих условиях и, кроме того, была лишена права работы. Девочка умная, коммунистка, ей нужно учиться в вузе. Я думаю так: до осени она будет жить в Детском Селе, а осенью – в прежней комнате Марьяны Дымшиц. Всю историю про Лизу (она монахиня) и про Гаяну расскажу подробно.
Как видим, делалось все из самых лучших побуждений: писатель пожалел дочь своей давней хорошей знакомой, которая «жила в нечеловеческих условиях», «была лишена права работы». Умной девочке (в октябре исполнится 22), к тому же коммунистке, необходимо было окончить какое-нибудь учебное заведение, получить профессию. Что касается условий ее
