эмиграции во Франции, где в 1937-м был рукоположен в священники. Став в 1940 году священником Успенского храма при русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, отец Борис по воле провидения проводил в последний путь многих из своих знаменитых соотечественников. В 1930-х годах он близко общался с матерью Марией, ее детьми и Софьей Борисовной, знал и бывшего мужа, Д. В. Скобцова. Довелось ему служить панихиды на могиле маленькой Настеньки Скобцовой. Судя по всему, между молодым священником и матерью Марией было полное взаимопонимание, они часто беседовали о том, что было дорого обоим. «Мы говорили о людях, о России, по которой оба тосковали», – скажет отец Борис впоследствии. Мать Мария очень просила митрополита Евлогия, чтобы тот назначил отца Бориса священником в храм при ее первом общежитии. Но владыка назначил другого… Мать Мария неизменно поддерживала дружеские связи с Николаем Бердяевым (недаром его религиозно-философская академия находилась на улице Лурмель, 77). Матушка часто встречалась с философом не только «на Лурмель», но и у него дома, в Кламаре под Парижем, в кругу друзей. Бердяев же, как он сам говорил, «очень любил мать Марию, хотя иногда жестоко с ней спорил». Именно он, один из ближайших друзей матушки, придумал название для вновь созданного общества.
Весной 1935 года мать Мария в очередной раз приехала в Ригу. Посетив женский Свято-Троицкий монастырь, она поделилась с монахинями своими планами о создании будущего христианско-социального общества – «Православное дело». Суть этого объединения понималась ею с абсолютной ясностью: «Действовать в нашей современной жизни, навещать больных, кормить безработных, учить детей… иметь дело с пьяницами, с преступниками, с сумасшедшими, с унывающими, с неверующими, с опустившимися – со всей духовной проказой нашей жизни». 27 сентября 1935 года, в день Воздвижения креста Господня, на торжественном заседании на рю Лурмель и было основано это знаменитое объединение для помощи русским эмигрантам. Основателями «Православного дела» явились, наряду с матерью Марией, уже известные нам Николай Бердяев, отец Сергий Булгаков, Георгий Федотов, Константин Мочульский. Председателем новой организации единогласно избрали матушку Марию, секретарем – Федора Пьянова, одного из руководителей «Русского студенческого христианского движения» сначала в Германии, а затем во Франции, а теперь – первого помощника матери Марии в ее благородном начинании. Будучи одноруким, этот бывший офицер держал протез в черной перчатке в кармане поношенного, но всегда тщательно отутюженного пиджака. В шутку его называли «правой рукой матери Марии». Он и вправду был незаменимым во всех хозяйственных хлопотах приюта.
Была у матушки и помощница – уже упомянутая Ольга Романовна, добрейшая и деятельная женщина. Она добывала для столовой продукты и ведала прочими хозяйственными делами. Стоило матери Марии заговорить о каком-нибудь несбыточном проекте, Ольга Романовна бросала на нее любовно-иронический взгляд. Матушка сразу умолкала, затем спрашивала:
– Хорошо, а как по- вашему?…
Объединение благословил митрополит Евлогий, давший согласие стать его почетным председателем. Это при том, что созданное общество считалось независимым от церковной иерархии: это была благотворительная и культурно-просветительская организация.Одна из эмигранток, М. А. Струве-Ельчанинова, просто и с большой симпатией рассказывала о деятельности матери Марии:
Мы жили недалеко от «Православного дела», и так как очень бедствовали, то ходили туда за супом и там ели. И потом мы тоже ходили в приход матери Марии, где были у нас друзья, Фондаминские и другие. И вот тут мы увидели, какую она вела подвижническую жизнь, и при этом веселую.
В своей церкви она нарисовала замечательные стекла – житие Марии Египетской. Церковь была в маленьком гараже. Я помню, во время службы я часто рассматривала эти стекла очень внимательно. Наверное, таких маленьких квадратных стекол было восемь. Но потом это все было разрушено. Она вышила херувимов на боковых дверях, также иконы писала. Моя сестра долго жила у нее, они ходили ночью, в четыре часа, на городской базар с тележкой, пешком, это было далеко. Им давали остатки. Она – я помню, это типичная ее поза – в кухне, которая выходила на двор, стоит босая перед печкой, не знаю, чем топилась печка (тоже какой-то мастодонт старомодный, наверное, кто-то подарил), и в громадной кастрюле варит суп. Потом приходят человек двадцать – тридцать есть. Она все делала в этом доме. И дом был полон, полон всякими несчастными… Тогда была ужасная безработица, она варила на всех какие-то каши и супы. Денег не было, но она даром получала овощи… Она совершенно никого не воспитывала и никого не осуждала. Она их просто кормила…
Сказано ясно и замечательно.
Но истинное назначение организации было обобщено ее создательницей несколько лет спустя в сборнике «Православное дело». Вот начало великолепной вступительной статьи матери Марии:
Наше «Православное дело» существует более трех лет, и именно как организация практической христианской работы. Но только сейчас оно решилось выступить с теоретическим обоснованием своего дела. Конечно, кормить голодных, давать кров бесприютным и больным можно без всякого обоснования, и это христианская азбука, которую никто не оспаривает. Но если сделать ударение на этой, так называемой, работе социальной, то «Православное дело» было приведено к необходимости своего богословского самоопределения. Три года понадобилось для того, чтобы его самосознание созрело и чтобы оно яснее увидело предназначенное ему хотя бы скромное историческое место в жизни и предании Церкви.
Как часто бывает, внутреннему созреванию содействовали внешние нападки на наше «Дело». Это были нападки противников и работа по созданию атмосферы недоверия и подозрения против нас. Мы были вынуждены утверждать наше православие и приводить доказательства нашего правильного пути. Не случайно, конечно, что «Православное дело» родилось в годы тяжкого кризиса, и экономического, и социального, и политического. Все это особенно больно ударило по беззащитной русской эмиграции. Не случайно и то, что первый «Сборник 'Православного дела'» появляется в этот страшный год, когда решается судьба мира, и именно христианского мира.
Мир наш вступил в полосу катастроф, которые кажутся нам апокалиптическими. Мы не знаем еще, каков их смысл. Означают ли они СУД БОЖИЙ над старым миром, разрушение его тысячелетней культуры, или в муках крови нашего поколения рождается новое общество и новая жизнь?! Христиане не имеют права в этих обстоятельствах спасаться от бури в укромных местах. Церковь призвана быть Одигитрией, Водительницей человеческого рода, заблудшего народа… Она одна может дать ответ на все вопросы, которыми больно человечество. Церковь одна может указать путь и остановить всеобщую войну и благословить на создание НОВОГО ГРАДА. Если не она, то кто же?
В дни православных праздников на улице Лурмель собиралось столько прихожан, что просторный двор не всегда мог вместить всех желающих отстоять службу, послушать приходящий, очень хороший хор Поторжинского.
Несколько лет в Лурмельской Покровской церкви служил архимандрит Киприан Керн – строгий, традиционного направления иеромонах, который совершенно не разделял взглядов матери Марии на монашество. Митрополит Евлогий выписал его из Сербии в надежде, что этот «строгий инок» своим примером и назиданием внушит ей «правильное понимание монашеского пути».
Эссеист и литературный критик Владимир Вейдле свидетельствовал:
Как хорош он был в церкви, когда служил, как хорош он был вообще – высок, строен, красив, всем своим существом благообразен. Глубокое это греческо-русское слово, не отделяющее добра от красоты, точно создано было для него; вся боль его о мире и о людях могла бы высказаться повторением того, что говорит старец Макар Иванович в «Подростке» Достоевского: «благообразия не имеют». И не было в этом у него никакой… позы. Не одеянием это было. В этом был он сам, его вера, его любовь.
Как много порой зависит от одного-единственного человека – его такта, терпения, умения ладить с людьми… Его доброжелательного отношения к окружающим, в конце концов! Всего этого, к сожалению, и не хватало православному священнику.
Особенно тягостными оказывались ежедневные трапезы. Отец Киприан молча спускался в столовую, молча ел и так же безмолвно удалялся. Тем самым он выражал свое негодование по поводу того, что и в постные дни монашествующим, как всем остальным, подавалась скоромная пища.
Три года гость. И вот уже три года
Хлеб режем мы от одного
