я положила земных и поясных поклонов, а спросят: накормила ли я голодного, одела ли голого, посетила ли больного и заключенного в тюрьме. И только это спросят…
А ведь речь шла вовсе не об отказе от традиции, а о возвращении к изначальному положению, какое было при преподобных Феодосии Печерском или Сергии Радонежском! В их времена монахи не только предавались созерцанию и молитвам, но и сеяли, ловили рыбу, учили детей, возделывали земли… Монастыри же, как мы помним из истории, являлись не только религиозными, но и культурными, экономическими центрами.
Несмотря на некоторые разногласия, митрополит Евлогий внимательно относился ко всем начинаниям матушки, помогал ей во всех делах, с его благословения она открывала свои дома и храмы. Монахиня Мария высоко ценила владыку. «Самая моя большая радость – это совершенно исключительное понимание всех моих затей со стороны митрополита, – делилась она с родными в письме. – Тут с ним действительно можно горы двигать, если охота и силы есть».
Однажды митрополит Евлогий и мать Мария вместе ехали в поезде и, стоя у окна, любовались то и дело сменяющими друг друга пейзажами Франции. Неожиданно владыка, указав широким движением руки на бескрайние поля, задумчиво произнес:
– Вот ваш монастырь, мать Мария!Глава 11 Служение страждущим
Мне кажется, что мир еще в лесах,
На камень камень, известь, доски, щебень.
Ты строишь дом, Ты обращаешь прах
В единый мир, где будут петь молебен…
Мать Мария (Е. Кузьмина-Караваева)
Летом 1932 года мать Мария отправилась в Латвию и Эстонию по делам «Русского студенческого христианского движения». Там она имела возможность наблюдать монашескую жизнь, что называется, «в чистом виде»: в этих бывших губерниях Российской империи русские монастыри еще продолжали свое существование, не затронутые антирелигиозной кампанией.
В обителях, которые посетила матушка (в их числе Пюхтицкий женский Успенский монастырь и женский Свято-Троицкий монастырь в ее родном городе Риге), она была принята с доброжелательным вниманием; в Свято-Троицком монастыре ей даже успели сшить рясу.
По удивительному совпадению именно в Пюхтицкой обители еще в советские времена будут сняты многие кадры художественного фильма о матери Марии. Ну а тогда, в июле 1932 года, здесь проходил 2-й съезд «Прибалтийского студенческого христианского движения», в работе которого вместе с профессором В. В. Зеньковским и духовным руководителем движения отцом Сергием Четвериковым участвовала мать Мария. Собравшиеся слушали ее доклад «Религиозное сознание в душе русского народа».
Выступила матушка и на съезде, проходившем уже в Париже и посвященном проблемам православной культуры. Здесь она поделилась своими впечатлениями от поездки в Прибалтику. Тамошние обители не вызвали восхищения в ее душе. В них, как она отмечала, «несомненно много личного благочестия, личного подвига, может быть, даже личной святости; но как подлинные организмы, как некое целое, как некая стена нерушимая, они просто не существуют. Значение этих… монастырей несомненно: они блюдут заветы, они берегут огромные клады прошлого быта, золотой ларец традиции и благолепия. Надо верить, что они доберегут, дохранят, достерегут. Но это все, на что можно рассчитывать».
Но в чем же здесь было дело? Что хотелось бы почувствовать в стенах этих обителей матери Марии?
В частном разговоре она отозвалась о них еще более отрицательно и резко:
– Никто не чувствует, что мир горит, нет тревоги за судьбы мира. Жизнь размеренна, сопровождается трогательным личным благочестием.
В одном из своих эссе мать Мария поясняла:
…есть бесчисленные подмены христианства. Есть, например, религия «благоденственного и мирного жития», это как бы гармоничное сочетание правил с бытом. Сердце не испепеляется, а млеет в час богослужения. Свет не слепит, а ласкает. Что же? Может быть, блаженны млеющие, блаженны обласканные, мирные и безмятежные…
«Обласканные, мирные и безмятежные…» Насколько эти определения не относились к ней самой! Из прибалтийской поездки матушка возвратилась с еще бóльшим убеждением: требуется новый тип монашеского служения, более соответствующий нуждам эмиграции. Не потому ли, начиная с 1932 года, у нее наметились расхождения с РСХД?
Еще до пострига мать Мария насмотрелась на жизнь русских эмигрантов, на нужду и трущобы, в которых жили ее соотечественники. Теперь же перед ней предстала настоящая цель: создание приюта – дома, в котором люди могли бы не только поесть, но и получить гражданские права и потом найти работу.
– У меня замечательный план! И вполне осуществимый… – говорила матушка знакомым. – Нужно создать женское общежитие. Я кое-что обдумала… На благотворительность я не рассчитываю. Чтобы строить крепко, надо строить на самоокупаемости. Общественные субсидии могут быть – и спасибо за них! – но надо вести хозяйство так, чтобы добиться самостоятельности. Потребность в общежитии насущная: трудящиеся женщины разбросаны по всему Парижу, платят втридорога, приходят домой – зачастую ни ужина, ни теплого угла. Одиночество, чувство заброшенности. Я уверена, что проект встретит отклик. Кое с кем я уже говорила…
Летом 1932 года, отправляясь в Прибалтику, мать Мария писала родным о надеждах, которые она возлагала на покупку пятиэтажного шестнадцатикомнатного дома в предместье Парижа – Медон:
Он грандиозен, – человек сорок может в нем жить легко. Самое удивительное, что он не сдается, а продается за совершенно баснословную дешевую цену. Первый год надо заплатить пятнадцать тысяч, а потом по двадцати… Всего тридцать пять. Это дешевле, чем снять такой дом. Единственное, что смущает, это ремонт. Завтра туда поедут инженеры выяснить, сколько будет стоить ремонт, главным образом отопление… Не знаю, что выйдет в результате.
По-видимому, в результате выяснилось, что такая покупка невозможна из-за стоимости ремонта, и от медонских планов пришлось отказаться. Зато был снят парижский дом (по адресу Вилла де Сакс № 9), и, как почти все ее последующие учреждения, – при полном отсутствии надежной финансовой поддержки.
Это не очень смущало матушку: она верила в то, что деньги рано или поздно найдутся.
– Благодаря тому, что я в монашеском одеянии, многое доступно и просто, – говорила она, – в мэриях, на вокзалах, в больницах, на почте, вообще в правительственных учреждениях – всюду монахине легче справиться с трудностями, добраться до начальства, обойти волокиту…
Но бесконечные хождения по инстанциям и богатым людям не дали никаких результатов: несмотря на многочисленные обещания и посулы, средствами на приют так никто и не поделился. Наступил день, назначенный нотариусом для подписания контракта по найму особняка, а денег у матери Марии еще не было.
– Ничего… увидим, – говорила матушка. – Надо уметь ходить по водам. Апостол Петр пошел и не утонул же. По бережку идти, конечно, верней, но можно до назначения не дойти. Нет, нет, надо уметь ходить по водам.
Из воспоминаний Софьи Борисовны Пиленко до нас дошли ценнейшие рассказы о том, как стараниями матери Марии и ее единомышленников обустраивались первые общежития-приюты и домовые церкви при них, как мать Мария арендовала свой первый дом в Париже, не имея в наличии никаких средств. Митрополит Евлогий не только оказывал ей духовную поддержку, но и помог в критическую минуту, когда нужно было вносить арендную плату.
Софья Борисовна писала:
Мать Мария попросила у Владыки благословение на устройство женского общежития и домовой церкви. Средств у нее не было, но была вера в помощь Божию и громадная энергия. Дом был нанят на улице Вилла де Сакс и контракт подписан в день Праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Владыка сказал, что это прямое указание свыше, чтобы храм наш был во имя Покрова Пресвятой Богородицы, и еще заранее пожертвовал на наем дома 5000 фр.
– Но, – сказал Владыка, – я больше не могу вам помочь, устраивайте сами.
Матушка тоже не без удовольствия рассказывала о том, как это произошло. Когда к двенадцати часам дня не оправдалась и последняя ее надежда «на одного доброго человека», обещавшего вроде помочь с устройством приюта, она помчалась к митрополиту Евлогию.
– Я призналась ему во всем. Он меня жестоко выбранил, потом кряхтя полез в свой бездонно-глубокий карман, вытащил какие-то кредитки и отмусолил мне 5000 франков. «Вот тебе, а там видно будет». Я повалилась ему в ноги – и полетела к нотариусу. В новом помещении я живу уже три дня. Там еще ничего нет: ни мебели, ни электричества, ни газа…
Этот приятный, опрятный особнячок в тихом садике, в глубине узкой улочки, первое время действительно казался совершенно неблагоустроенным: здесь не было даже мебели! Но мать Мария первая поселилась в этом еще не обжитом пространстве и стала спать просто на полу, на одеялах. Возле нее, осеняя ее сон, прислоненная к стене стояла большая икона Покрова Пресвятой Богородицы. Груда телефонных справочников заменяла стул. Но матушка была несказанно счастлива! Это выразилось и в ее стихах.
Наконец-то. Дверь
