статуи городские изуродовал снег; падающая температура придушила умирающий день, термометр и градусник как сговорились: в тусклый холодным день случилась кончина поэта. Вдали от его болезни волки бежали сквозь вечнозеленый лес, деревенская речка лишенная удобных причалов; скорбные речи по поводу смерти поэта не касались его стихов. Это был самый последний день, как для него, так и для медсестер и слухов; области тела взбунтовались, площади разума опустели, тишина затопила предместья, поток его чувства достался поклонникам. Теперь он рассеян среди множества городов и полностью принадлежит незнакомым людям, обретая свое счастье под обложкой книги, несет наказание по иностранному кодексу чести. При переводе смысл слов мертвеца изменяется в местах обитания. Но завтра в многозначительном шуме, где брокеры, подобно животным, ревут в зале фондовой биржи, а бедняки справедливо страдают, имея к этому склонность, и каждый узник уверен в своей свободе, несколько тысяч вспомянут про этот день, поскольку легко запомнить неординарный случай. Термометр и градусник как сговорились: в тусклый холодный день случилась кончина поэта. 2 Ты был наивен, подобно нам, твой дар пережил восторги богатых дам, агонию собственного тела. Сумасшедшая Ирландия заставила писать стихи. Ирландия безумна до сих пор, как и ее погода. Зато в поэзии полный штиль, она уцелела в народном сказании. Поэзия здесь, как из стали — исказить почти невозможно, нечем. От уединенных ферм до деятельной печали сырых городов, где поэты верили и умирали; важнее поэзия, нежели рот — источник речи. 3 Давит чернозем на грудь: Вильям Йейтс прилег вздремнуть. Без поэзии сосуд в чрево родины кладут Время храбрых и святых материт и бьет под дых, беспощадно изменив формы королей и див. Время чтит язык, в ком слог, как для верующих Бог. Трусость, гордость за грехи не считают петухи. Время — странный адвокат: Киплинг стал не виноват, Клодель тоже ни при чем, сочинял Поль горячо. Из кромешной темноты брешут бешеные псы. Европеец нервно ждет, кто кого быстрей сожрет. Интеллектуальный стыд для Европы, как гастрит. Море жалостливой лжи бьет в глазные рубежи Следуй, гений, напрямик в скрытый сумраком тупик. Голос твой великий пусть уничтожит нашу грусть. Выпрямляя стих, как гвоздь, вырасти проклятья гроздь, про нужду и горе пой, чуя пропасть под собой.
