Стихи и эссе

Как будто всю жизнь я был пьян и только сейчас
Впервые очнулся и окончательно протрезвел —
Среди этой груды грязных нагромоздившихся дней
И несбывшихся упований; словно мне снился сон
О каком-то грандиозном путешествии, где я по пути
Зарисовывал пригрезившиеся мне пейзажи, людей, города,
Башни, ущелья, базары, орущие рты,
Записывал в дневник обрывки нелепиц и новостей,
Подслушанных в театрах, трактирах, сортирах и поездах,
И вот, состарившись, проснулся и наконец осознал,
Что это действительно путешествие,
которое я должен пройти —
В одиночку, пешком, шаг за шагом, без гроша за душой —
Через эту ширь времени, через весь этот мир;
И ни сказочный волк, ни орел мне уже не помогут.

Между прочим, сходный мотив пробуждения в явь проходит через всю поэзию Мандельштама, от раннего: 'Неужели я настоящий / И действительно смерть придет?' — до позднего: 'Народу нужен стих таинственно-родной, / Чтоб от него он вечно просыпался…' Да и 'сказочный волк' Одена явно сродни тем 'игрушечным волкам', которые 'глазами страшными глядят' из стихов Мандельштама. Инфантильность? Да. То самое вечное детство, без которого трудно представить большого поэта.

IX

Творчество Одена, если рассматривать его в хронологической последовательности, можно разделить на три периода: английский (до 1939 года), американский (с 1939-го примерно до начала 1950-х годов) и южно-европейский (пятидесятые годы, шестидесятые и начало семидесятых). Дело в том, что с 1949 года Оден стал проводить весенние и летние месяцы на итальянском острове Искья вблизи Неаполя, и его поэзия стала все больше и больше переходить на европейские рельсы. Последним его большим американским произведением осталась 'барочная эклога' под названием 'Век тревоги' (1948), действие которой происходит в одном из нью-йоркских баров.

А в 1958 году на деньги от итальянской литературной премии Оден купил скромный фермерский дом в австрийском городке Кирхштеттен неподалеку от Вены. Этот дом и стал его последним обиталищем, которое он делил с Честером Кальманом, жившим там наездами (перестав быть любовниками, они сохранили дружеские отношения и даже стали соавторами нескольких оперных либретто).

В Кирхштеттене находится могила Одена. Он умер в 1973 году в номере венской гостиницы от сердечного приступа, вероятно, во сне. Причиной его подкосившегося здоровья называли беспрерывное курение (chain-smoking), злоупотребление крепким мартини, а также то, что на протяжении двадцати лет, с самого начала нью-йоркского периода, он привык подстегивать себя бензедрином — стимулирующим препаратом, относящимся к группе амфетаминов[284]. Однако близкие люди, в том числе Кальман, полагали, что дополнительной причиной был шок, пережитый от неожиданных претензий австрийской налоговой службы, которая насчитала за Оденом огромную задолженность. Выполнение требований должно было полностью ликвидировать его банковские сбережения, а вместе с тем и надежды спокойно доживать свой век на эти деньги. Впереди маячила перспектива снова сунуть голову в хомут поденного литературного труда и постоянного поиска приработков.

Почему же австрийские налоговики предъявили такой огромный счет Одену, несмотря на то, что все его произведения печатались только в Англии и в США, а в Австрии он не зарабатывал ни гроша, а лишь тратил деньги? А потому, объясняли налоговики, что он 'ведет в Австрии свой бизнес': смотрит на австрийские пейзажи, описывает их в стихах, а потом продает стихи за границу![285]

X

Какой период в творчестве Одена лучший? Шеймас Хини, например, отдает предпочтение первому. Его завораживает напряженная и неясная атмосфера оденовской поэзии начала 1930-х годов, ее странные иррациональные образы, 'отражающие опыт мировых потрясений XX века'. Он восхищается огромной внутренней энергией молодого поэта. 'В поздние годы, — замечает Хини, — Оден писал совсем другие стихи, педантично-уютные, стремящиеся скорее опутать вас, как шерстяная нить, чем тряхануть, как оголенный провод'[286].

Если посмотреть, на какое время приходятся большинство хрестоматийно известных и любимых читателями стихотворений — 'Однажды вечером', 'Похоронный блюз', 'Осенняя песня', 'Блюз Римской стены', 'Музей изящных искусств', 'Памяти У. Б. Йейтса', 'Падение Рима', 'Хвала известняку', 'Визит флота', 'Более любящий', 'Великолепная пятерка', 'Щит Ахилла' и другие, — получится все-таки средний период Одена: 1937–1957 годы.

Но и у позднего Одена есть вещи, способные если не 'тряхануть', то поразить до замирания сердца. Например, 'Колыбельная', в которой одинокий старик свертывается, как устрица, в постели, сам себя лелея и жалея — Мадонна и Дитя в единственном лице, — и тихо укачивает себя в сон и в смерть: 'Спи, старый, баю-бай!'

Вспоминается одновременно английский детский стишок в переводе Маршака:

Шел я сам по себе,
Говорил я себе,
Говорил я себе самому:
— Ты следи за собой
Да гляди за собой,
Не нужны мы с тобой никому…

и поздний Ходасевич:

          Пора не быть, а пребывать,
Пора не бодрствовать, а спать,
Как спит зародыш крутолобый,
И мягкой вечностью опять
Обволокнуться, как утробой.

Иосиф Бродский в статье об Одене подчеркивает, что 'поэтов — особенно тех, что жили долго, — следует читать полностью, а не в избранном'. Он даже допускает, что 'стареющий поэт имеет право писать хуже — если он действительно пишет хуже'[287].

Конечно, здесь есть и самозащита: это писалось в годы, когда распространилось мнение, что поздний Бродский выдохся, сделался скучен. Нет, возражает он и тем, и этим, это не 'усталость металла', а осознанное стремление освободить свой стих от всяких риторических блесток — даже рискуя вызвать отчуждение части старых читателей и собратьев по перу, 'ибо в каждом из нас сидит прыщавый юнец, жаждущий бессвязного пафоса'.

XI

Боготворивший Одена Бродский писал, что можно было бы основать церковь, главной заповедью которой были бы строки Одена: 'If equal affection cannot be, / Let the more loving one be me' ('Если равная любовь невозможна, пусть более любящим буду я'). Мне кажется, есть другая, не менее замечательная,