заповедь Одена:
Здесь опять аллюзия на английскую поэзию нонсенса: 'There was a crooked man'. В переводе К. Чуковского: 'Жил на свете человек, / Скрюченные ножки, / И гулял он целый век / По скрюченной дорожке…'. 'Crooked' по-английски может означать: 'искривленный', 'кривой', 'нечестный' и даже 'битый', 'многое испытавший'. Так что однозначно перевести строки Одена нелегко. 'Своим крученным- перекрученным сердцем полюби своего крученного-перекрученного ближнего'… 'Своим лживым сердцем полюби своего лживого соседа'… Или 'коварным сердцем'? Или 'корявым сердцем'? Учитывая, из какого стишка это взято, может быть, даже так:
В этом призыве к пониманию и прощению ближнего Оден (в 1937 году, когда было написано 'As I Walked Out One Evening', скорее либеральный гуманист, чем христианин) и скептик Джойс, сотворивший своего хитроумного, но по-человечески трогательного Блума-Улисса, сходятся.
Вспоминается и Гоголь: 'Ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит' (из второй главы второго тома 'Мертвых душ').
Для меня существует большая четверка англоязычных поэтов XX века: Фрост, Стивенс, Йейтс и Оден. Элиот и Паунд, на мой взгляд, были скорее культуртрегерами, чье поэтическое влияние, в свое время достигавшее непомерных масштабов, ныне практически исчерпано[288] .
Йейтса и Одена часто изображают идейными полюсами, чуть ли не противниками. Нужно признаться, что Оден сам дал к тому повод в своей элегии на смерть Йейтса и двух статьях того же времени. По сути же, противопоставление Йейтса, жреца и мага, и Одена, частного человека и социального ориентированного писателя, чрезвычайно поверхностно. Оба с самого начала заключали в себе тот самый конфликт или внутренний раздор, который является движущей силой поэтической эволюции. В обоих поэтах уживались вместе и Просперо — умудренный разум, и Ариэль — дух красоты и музыки. 'Between extremities man runs his course', — писал Йейтс. 'Путь человека лежит посередине'.
К тому же стоит учесть, что молодой Йейтс, певец кельтских сумерек, и пожилой Йейтс, сенатор и лауреат, в некотором смысле, два разных поэта. Ранний Оден-бунтарь и тот поэт-горацианец, которым он стал в старости, никак не менее контрастны. Этой способностью к трансформации Йейтс и Оден скорее сходятся, чем разнятся, и векторы их развития направлены если не параллельно, то все же в общую сторону.
Комментируя переворот в английской поэзии, который совершил Оден в конце 1920-х и в начале 1930-х годов и его дальнейшую эволюцию, Хини пишет: 'Его позднее творчество доказывает то, о чем он интуитивно догадывался в начале: необходим разрыв с привычкой, бегство от заданного, но эти акты эмансипации нужны лишь для того, чтобы, в конечном счете, выявить иллюзорность их обещаний. В соответствии с этим, его поэтический путь демонстрирует поворот на сто восемьдесят градусов от первоначального отторжения своей среды и традиции до последующего успешного вписывания в то и другое'[289].
А что касается романтической традиции, то Ричард Эллман к месту приводит слова Марселя Пруста: 'Сильная идея сообщает часть своей силы тому, кто ее опровергает'. Если бы Йейтс не восхвалил поэзию как образ рая, который должен висеть над детской кроваткой мира, чтобы дети росли красивыми и счастливыми, Оден, возможно, не заявил бы, что стихотворение всего лишь 'словесное изделие или игрушка'. Но эти точки зрения не являются взаимно исключающими, скорее они отражают разные стороны предмета и горячность живого спора. 'Йейтс со свои пафосом преувеличения и Оден со своим пафосом преуменьшения, — заключает Эллман, — движутся навстречу друг другу по сложной орбите, как две кометы в одной галактике'[290].
Стихи разных лет
Поэму 'Море и зеркало', построенную на ряде противопоставлений, главным из которых является оппозиция Просперо — Ариэль, можно рассматривать как середину творчества Уистена Одена, основное произведение его американского периода. Предлагаем читателям еще семь стихотворений Одена. Первые четыре из них принадлежат к доамериканскому периоду, а последние три — к послеамериканскому, когда
