королевской милости, а по собственному замышлению привлечет и приведет их на дальнейшую пагубу отечества… Лишь бы только дал знать Хмельницкий, они наверное поспешат к нему, я не уверен даже, не кочуют ли они уже где-нибудь вблизи»[153].
Но прежде чем открыть военные действия против поляков, Богдан решил урегулировать один вопрос, представлявший для него как государственный, так и личный интерес. Уже давно дочь молдавского господаря Липула была просватана за Тимофея Хмельницкого. Липул явно не желал этого брака, всячески оттягивал его, а во время берестечской кампании открыто вредил козакам. Брак Тимофея с прекрасной Домной-Розандой способствовал бы, по мнению Богдана, подчинению Молдавии политическому влиянию козацкого гетмана; вместе с тем это был лестный брак для рода Хмельницких, которые породнились бы таким путем с подлинной знатью.
Видя, что проволочкам Липула не будет конца, Богдан велел передать ему:
«Сосватай, господарь, дщерь свою с сыном моим Тимофеем, и тоби добре буде, а не выдаси — изотру, изомну и останку твоего не останется и вихрем прах твой размечу по воздуси».
Липул кинулся за помощью к полякам. Ян-Казимир в это время намеревался воевать с Пруссией и хотел повременить с новой экспедицией против козаков. Тем не менее Калиновский с тридцатитысячной армией преградил дорогу в Молдавию, заняв позицию на берегу Буга, близ города Батога.
Узнав об этом, Хмельницкий осуществил сложную и тонкую комбинацию, ярко характеризующую его неиссякаемую энергию и глубину замыслов.
Военная помощь Польши Липулу давала Хмельницкому законный повод к войне. Но гетман, как всегда, хотел уменьшить риск. Поэтому он отправил против неприятеля Тимоша с козацким войском, усиленным 20 тысячами татар. Богдан сам разработал план атаки польского лагеря, но не пошел с войском, а остался позади[154]. Больше того, он послал Калиновскому письмо с упреками по поводу вмешательства в его дела с Липулом и с туманным предостережением, что Тимош идет не один и как бы он «по своей юности не вздумал искать первой удачи военного поприща».
Этим Богдан хотел обеспечить себе возможность в случае победы поляков установить свое алиби, показать, что он не только не затевал битву, но даже предварил «дружески» Калиновского.
29 мая Тимош появился перед польским лагерем. Несмотря на свою молодость, он был уже искусным военачальником; как человек большой личной храбрости и силы, он пользовался симпатией козаков. Тимошу удалось притворным бегством заманить польскую конницу в засаду и затем разбить ее. Это было лишь частное поражение, но оно тяжело отразилось на настроении польского войска. К тому же ни солдаты, ни командиры не любили Калиновского. В лагере возникло смятение, кое-кто начал самовольно отступать. Калиновский велел артиллеристам стрелять по непослушным. Разгорелось настоящее междоусобное сражение. Тогда козаки и татары со всех сторон ударили на лагерь.
«Около полудня нас атаковал сам Хмельницкий с такими огромными силами, что мы не смогли продержаться и одного часа», доносил участник битвы Длужевский коронному гетману, Лешинскому.
— Эй, братцы! — кричал полковник Золотаренко. — Не мордуйтесь, дурно сичучи ляхов: голыми руками их заберем. От теперь-то, братци, помстимся за кривду нашу берестецьку.
Месть за Берестечко! Таков был страшный лозунг этого дня. Год тому назад поляки подвергли варварскому истреблению побежденных козаков. Теперь козаки ответили тем же. «Кровь — за кровь» — таково было неизменное правило этой безжалостной борьбы. «З того обозу мало хто увойшол, — эпически свидетельствует Самовидец, — бо хочай хто был конми добрими увойшол, албо лесами, то по старому, покуля татаре оных нагнали, то люде посполитие оных громили, не имеючи над ними милости, за их тиранства и зверства».
Из окрестных сел прибежали «хлопы», ловили и добивали шляхтичей. «От се вам за Берестечко! От се вам за Трилиссы! От се вам за унию! От се вам за стации!» приговаривали они при этом. Татары смогли взять в неволю только небольшое количество людей — так велико было ожесточение победителей.
Погиб и старый гетман Калиновский. Отрубленную голову его переслали Хмельницкому.
Батогский разгром отдавал Молдавию во власть Богдана и значительно ослаблял военные силы Польши. Однако Богдан еще не считал момент подходящим, чтобы окончательно сорвать маску и дать генеральный бой Яну-Казимиру. Верный своему плану, он обласкал немногих пленных поляков, демонстративно побранил сына за битву и кровопролитие[155] и отправил в Варшаву письмо: «Сын мой шел на свадьбу, как вдруг Калиновский остановил его на дороге, в противовес правам мира… Я предостерегал гетмана и советовал уступить с дороги. Простите, ваше величество, моих козаков, если они, как веселым людям свойственно, простерли слишком далеко свою шалость».
Польская шляхта содрогнулась. Всего несколько месяцев назад она полагала, что буйная Украина, наконец, взнуздана, оставалось только укротить мелкие отряды, — и вдруг оттуда взметнулся новый вал, смывший всю южную польскую армию, а этот непонятный зловещий гетман шутливо называет все происшедшее «шалостью» и как будто сулит новую подобную забаву.
Между тем Хмельницкий отвел войска на Украину. После Батога там многое изменилось. Паны опять — в который раз! — покидали «маетности» и спешно уезжали в Польшу, а «хлопы» и мещане нападали на оставшихся и срывали на них свое ожесточение.
Богдан не поощрял, но и почти не мешал этому стихийному проявлению народной ненависти; характерно, однако, что в своих универсалах он опять проводит разграничение между козачеством и посполитыми. «Нехай кажный за свою тишится, нехай кажный свою глядыть, — приказывал он, — козак своих вольностей, а те, которые не приняты в список, должны служить панам и платить им десятую копу за то, что взорали панские ланы[156] и сеяли на них хлеб».
В цитированном универсале ничего не сказано уже про «вольность», о чем так красноречиво писал гетман в марте. По мере укрепления своего положения Богдан всегда более настойчиво возвращался к своей социальной программе, предусматривавшей разделение народа на привилегированное сословие и «хлопов».
Хмельницкий недолго оставался на Украине. Он двинулся к сильной польской крепости Каменцу и безрезультатно осаждал ее. Один из биографов Хмельницкого не может объяснить этого поступка, иронически называя его «оригинальным». Но дело заключалось в том, что Хмельницкий должен был дать выход боевому порыву собравшегося войска. Не поведи он войско на поляков, оно двинулось бы по своей инициативе и никогда больше не откликнулось бы на его зов.
Вообще, оценивая эти действия Хмельницкого, нельзя ни на минуту упускать из виду сложности обстановки, в которой он действовал. Ему надо было найти равнодействующую многих полярно противоположных сил. Этим объясняется попустительство, а иногда и содействие событиям, которым при иных обстоятельствах Богдан воспротивился бы. Так и теперь, в 1652 году, он вынужден был смотреть сквозь пальцы на то, как татары грабят и разоряют Украину: войны с Польшей еще не было, под Батогом татары получили очень небольшой яссырь, и если не дать им пограбить на Украине, они вернутся в Крым либо переметнутся к Польше. И гетман угрюмо бездействовал, когда узнавал о бесчинствах татар, но слал тайные универсалы жителям, чтобы те сами организовались и дали татарам отпор.
Одним из следствий Батогской битвы было то, что Липул поторопился выдать дочь за Тимоша. От своего отца Тимош позаимствовал военные таланты, но не унаследовал его ловкости и красноречия. Поэтому Богдан послал с сынам Выговского. В Яссах была отпразднована пышная свадьба, после чего «молодые» выехали в Чигирин.
Так прошел 1652 год. Успехи, достигнутые Хмельницким в этом году, почти свели к нулю все то, чего добились поляки после Берестечка. Было ясно, что ни одна из сторон не может без вмешательства какой-то новой мощной силы одержать решительную победу. Но никто не хотел отступить, и в следующем году разразилась новая война, худшая из возможных, война на истощение, когда противники судорожно напрягали последние усилия.
Весной 1653 года в Украину вторглись 12 тысяч отборного польского войска. Во главе их стоял лучший полководец Речи Посполитой Чарнецкий. То был достойный преемник Иеремии Вишневецкого и по дарованиям и по жестокости. В короткий срок Брацлавщина была опустошена дотла. Прилуки, Линцы, Липовец, многие селения — все было сожжено; жолнеры умерщвляли всех жителей, не щадя даже грудных младенцев.
Страшное шествие Чарнецкого остановил Богун. С отрядом, втрое слабейшим, чем у польского гетмана,
