лавочка, где продаются лапти, кульки, веревки и прочее. Охотный ряд есть базар из возов; на Красной площади по обеим сторонам построены в два ряда деревянные лавочки, наподобие бывших хлебных и табачных. Суконных товаров, также посуды, сахару, чаю и прочего еще мало, но меняльщиков серебра и серебряных денег очень много. Причина сему та, что всякий купец из Серебряного ряда мог в одном мешке унести все с собою… Фабрик целых осталось мало»[152]…
Наполеон на пожарище (Фабер-дю-Фор)
Полтора года спустя Ф. Ф. Вигель так описывает свой въезд в Москву в июле 1814 г.: «Около полудня 18 июля увидел я издали Москву… Золотая шапка Ивана Великого горела вся в солнечных лучах, как бы венец сей новой великомученицы… Сама она, в отдалении, по-прежнему казалась громадною, и только проехав Коломенскую заставу, мог я увидеть ужасные следы разрушения. Те части города, через которые я проезжал, кажется, Таганская и Рогожская, совершенно опустошены были огнем. Вымощенная улица имела вид большой дороги; деревянных домов не встречалось, и только кое-где начинали подыматься заборы. Далее стали показываться каменные, двух- и трех- этажные обгорелые дома, сквозные, как решето, без кровель и окон. Только приближаясь к Яузскому мосту и Воспитательному Дому, увидел я, наконец, жилые дома, уцелевшие или вновь отделанные»…
Кремль не был еще вполне приведен в порядок. Следы разрушения видны были и в неотстроенном здании Арсенала, в заваленной мусором и обломками площади соборов; дворца еще не было, и Грановитая палата без него казалась «печально вдовствующей». Соборы были уже очищены и приведены в прежнее состояние. «В следующие дни, — пишет Вигель, — не пощадил я денег на извозчиков, чтобы изъездить Москву по всевозможным направлениям. Я находил целые улицы нетронутые пожаром, точно в том виде, в каком я знал их прежде; в других видел каменные дома, коих владельцы, вероятно, богатые, с большими пожертвованиями начинали их вновь отделывать; в иных местах стук топора возвещал мне подымающееся надворное деревянное строение; но гораздо более показывались мне дворы, совсем поросшие травой. Вообще возбуждающее во мне сожаление встречал я чаще, чем утешительное»[153].
В 1813 г. была учреждена особая Комиссия строений в Москве, и отпущены для нее средства из казны. На Комиссией была возложена задача приведения Москвы в благоустроенный вид. Составлен был новый план города, на основании которого должны вновь быть отстроены пострадавшие казенные здания, стены Кремля и Китай-Города, урегулировано возведение построек на Красной площади и в других местах, вновь распланированы площади и бульвары; частным лицам, потерпевшим от пожара и разорения, выдавалось вспоможение на обстройку в виде беспроцентной ссуды на пять лет. По официальной ведомости 1819 г.[154] видно, что еще сотни домов в различных частях Москвы, даже и таких центральных, как Китай-Город, Охотный ряд, Тверская, Петровка и пр., стояли обгорелые, неотстроенные, без крыш; много еще незастроенных и неогороженных пустырей, без мостовой, без тротуаров. Из казенных зданий, наприм., не был еще вполне отстроен университет: по Никитской улице два университетских флигеля стояли обгорелые и неотстроенные, заборы, мостовые и тротуары — в неисправности, не восстановлен казенный Петровский театр и мн. др.
Однако же положение Москвы в центре России, ее твердо установившееся культурное и промышленно-торговое значение были причиной того, что жизнь снова забила ключом в старой русской столице.
IV. Пожар Москвы и русское общество
Пожар Москвы (Сведомского)
1. Впечатления от пожара и мнения современников
тобы понять впечатление, произведенное пожаром Москвы на русское общество, необходимо припомнить, что представляла Москва для России начала XIX в.
Это — экономический и культурный центр. Из отдаленных губерний отправляют сюда на продажу возы хлеба, «в уверенности, — как говорит современник, — что выиграют на его цене». Деньги, вырученные от продажи хлеба, тут же, в Москве, обмениваются на всевозможные продукты обрабатывающей промышленности — русской и иностранной. В 1811 г. в Москве было 167 фабрик, 172 завода и до 216 мелких мануфактурных предприятий. Наряду с этим, по признанию П. Вяземского, Россия училась говорить, читать и писать по-русски по книгам и журналам, издаваемым в Москве. В Петербурге придерживались старого стиля, в Москве народился новый литературный слог талантливых молодых писателей. Образовательные учреждения, публичные лекции, театр, балы в Дворянском собрании и у московских вельмож, — все это поддерживало культурные интересы в массе дворян, съезжавшихся по зимам в Москву из своих имений. У более достаточных были в Москве дома, другие ютились в наемных квартирах. В Москве жили на покое бывалые сановники, покинувшие службу, но не утратившие влияния; это, по выражению Вяземского, «соединение людей более или менее исторических» в значительной степени руководило общественным мнением всей России: «в Петербурге сцена, в Москве зрители; в нем действуют, в ней судят». Мнением Москвы интересуются государи; в случае победы из Петербурга отправляется курьер в Москву с рескриптом генерал-губернатору, заключавшим в себе лестные для Москвы выражения. Для получения сведений о настроении Москвы иностранные послы отправляют в нее особых агентов. Мы видели, как 15 июля пример Москвы подействовал на другие губернии. «Ежели Москва погибнет, все пропало! — пишет М. А. Волкова В. И. Ланской. — Бонапарту это хорошо известно: он никогда не считал равными наши обе столицы. Он знает, что в России огромное значение имеет древний город Москва, а блестящий, нарядный Петербург почти то же, что все другие города в государстве. Это неоспоримая истина».
Пожар в Кремле (Верещагина)
В то время, как С. Н. Глинка еще на собрании 15 июля и даже ранее [155] указывал на печальную возможность сдачи Москвы, для большинства, наоборот, самая мысль об этом казалась дикой. Москва — сердце, святыня России — может ли правительство отдать ее врагам? Но неприятель шел уверенно и быстро. Вопрос о судьбе Москвы сам собой становился источником тяжелых сомнений и тревог. Весть о занятии Смоленска, по выражению Глинки, «огромила Москву… Раздался по улицам и площадям гробовой голос жителей: отворены ворота к Москве!» Кто мог уехать, тот предпочитал пережидать события где-нибудь в более безопасном месте. Современники переживали тяжелое настроение. В городе шел рекрутский набор, сопровождаемый воем и плачем, слышавшимся целое утро, как у самого рекрутского присутствия, так и по всем прилегающим к нему улицам. Общее смятение не мешало некоторым патриотам представлять Москву «венчанною мученицей, с христианским терпением спокойно ожидающею неизбежной казни». «О, как величественна и прекрасна была она тогда в глазах наших, — пишет Вигель, — сия родная Москва, наша древность, наша святыня, колыбель нового могущества нашего! Нет, разве только дети в последние минуты жизни обожаемой матери могут так трепетать, видя приближение конца ее!»
Москва стала жертвой не только оскорбительного для русских завоевания, но и пожара. Гибли народные святыни, казенные и частные здания, роскошные обстановки, библиотеки, плоды долголетней заботливости целого ряда поколений; в лавках и подвалах были брошены товары; убытки потерпели не только местные, но и провинциальные купцы; пожар Москвы оплакивался в Одессе. С приостановкой
