Я на распутье видел их, Как, к персям чад прижав грудных, Оне в отчаяньи рыдали, И с новым трепетом взирали На небо рдяное кругом. Трикраты с ужасом потом Бродил в Москве опустошенной, Среди развалин и могил; Трикраты прах ея священный Слезами скорби омочил. И там — где зданья величавы И башни древние царей, Свидетели протекшей славы И новой славы наших дней; И там — где с миром почивали Останки иноков святых, И мимо веки протекали, Святыни не касаясь их; И там — где роскоши рукою, Дней мира и трудов плоды, Пред златоглавою Москвою Воздвиглись храмы и сады — Лишь угли, прах и камней горы, Лишь груды тел кругом реки, Лишь нищих бледные полки Везде мои встречали взоры!.. Нет, нет! талант погибни мой И лира, дружбе драгоценна, Когда ты будешь мной забвенна, Москва, отчизны край златой!»

Могли, конечно, говорить, что «потеря Москвы не есть еще потеря отечества»: могли даже рукоплескать в Петербурге словам Пожарского (в трагедии Крюковского «Пожарский»):

«Россия не в Москве, среди сынов она, Которых верна грудь любовью к ней полна!» (Д. I, явл. 2).

Но этими фразами нельзя было заговорить той жгучей скорби, какая вылилась в стихах Батюшкова; и в не очень художественном, но искреннем «Плаче над Москвой» кн. Ив. Долгорукий («Бытие моего сердца», ч. I, стр. 162) дает ответ успокоительным голосам:

«У матушки Москвы есть множество детей, Которые твердят по новому пристрастью, Что прах ея не есть беда России всей… Утешит ли кого сия молва народна? Отечества я сын, и здесь сказать дерзну: Россия! ты колосс, — когда Москва свободна; Россия — ты раба, когда Москва в плену!»

За что же этот плен? — возникал вопрос у наиболее чутких и совестливых. За что «гнев Божий над тобой, злосчастная Москва?»

В этом отношении чрезвычайно интересно стихотворение свящ. Матфея Аврамова «Москва, оплакивающая бедствия свои»… (Отд. изд. 1813 г.; в Собрании стих. 12-го года, ч. II, 67–100). Обрисовав с большой силой, с прочувствованными подробностями бедствия Москвы, автор представляет ее «в образе вдовицы», которая в своей покаянной речи резко обличает социальную неправду, истинную причину отяготевшей над нею казни Божией: она задремала «на лоне ложных благ», «корысть» стала ее «душой»; повсюду «лесть медоточная и хитрое притворство, вина общественных неисцелимых ран»; повсюду «наглость, варварство, ложь, клеветы, обман»:

Обман между родных, — обман между друзьями, Между супругами, между сынов с отцами, Обман на торжищах, в судах и вкруг царей, Обман в святилищах, — обман у алтарей…

Невинные страдали, богатство и покой покупались «правосудия и истины ценой»; «из бедных с потом их, с слезами пили кровь». С одной стороны, нищета, уходившая в пьянство, «впивала с жадностью в себя пиянства страсть», с другой —

«Любимцы счастия среди забав и нег, На лоне роскоши, в объятиях утех, Тогда для собственных лишь удовольствий жили…»

Любовь была забыта, и вместе с ней «пало основанье, которое одно дел добрых держит зданье». Взамен воцарилось «самолюбие жестокое, слепое»… Вот почему Бог прогневался на Россию и «мечом врага стал действовать над вашими сердцами». — Стихотворение[125], писанное в 1812 г. в продолжение разорения Москвы и в первые дни ее избавления, оканчивается призывом к исправлению и надеждой на Бога:

«Сыны Москвы! Средь бед смущаться нам не должно, Бог прах одушевит — от Бога все возможно».

Этот глубокий и строгий взгляд внутрь самого себя перед лицом народного бедствия, этот призыв к покаянию был поистине гласом вопиющего в пустыне. Вокруг раздавались совсем другие голоса. У громадного большинства «унижение» Москвы, ее «слезы горькие», когда в ней «начался грабеж неслыханный, загорелись кровы мирные, запылали храмы Божии», отозвались не самоуглублением, не покаянно обличительными настроениями, а все разгорающейся жаждой мщения: «при имени Москвы, при одном названии нашей доброй, гостеприимной, белокаменной Москвы, сердце мое трепещет (писал

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату