Разорена путь-дорожка от Можаю до Москвы: Разорил-то путь-дорожку неприятель — вор француз. Разоримши путь-дорожку, в свою землю жить пошел…

Все это, конечно, исторически верно, но не дает размаха, как и

Во двенадцатом году Объявил француз войну. Объявил француз войну В славном городе Данском. Мы под Данском стояли, Много нужды и горя приняли…

Или:

Француз, шельма ты, грубитель, Полно с нами тебе грубовать!

Или:

Под Парижем мы стояли, В поле мокрые дрожали, Повеленья дожидали…

Итак, сухое, кое-как уложенное в ритмическую форму и беглое констатирование фактов, не всегда типических, или черпанье полными пригоршнями из «старого замышления», с очевидными следами механического нанизывания: дальше наша народная Наполеоновская эпопея не пошла. Мало сохранила она исторических имен: совсем нет, напр., партизанов, популярность которых можно было бы a priori предполагать. Кто-то усиленно подсказывал ей в герои Витгенштейна, а она предательски выдала полное художественное бессилие автора:

Французы вступили в Москву в гости, Оставили свои кости; Сделали в Москве пожар, Москва дала смертный удар. Был князь Ветьштитьштейн: Вступил в Париж, Сделал Наполеону крыж…

В самоповторении эпоса — всегда запах тления: высота подъема исторической волны не нашла для себя подходящего поэтического русла, слишком загроможденного обломками старины, загрубевшего, потерявшего былую эластичность, и волна разбросалась в бесплодных брызгах…

Я начал вопросами, и кончу вопросом. Насколько мог разобраться наш народ в сложной политической конъюнктуре, которую резко, ребром поставил перед нами 12-й год? Он, конечно, понимал, что «сукин враг» вторгся, «разорил путь-дороженьку», сжег Москву… Но почему, зачем?

Поколениями привыкли видеть в пруссаке, «глицянке» (Англия) врага, теперь они союзники; перебои войны и мира с Францией. Все это рождало недоумения, запутывало мысль и поэтическое творчество. Разве не слышится смятение мысли и чувства в запеве:

Что это за диво, за диковинка? Отдают нашу армеюшку неприятелю, Неприятелю, королю прусскому!

Неприятели делались союзниками, перебои политические приводили к перебоям песенным, и «разбессчастной король прусский» старой песни своеобразно модернизовался:

Разбессчастненькой, безталаненькой Француз зародился! Он сы вечера спать ложился, Долго почивать. «Ничего ж ли то я, французик, Ничего не знаю», Што побили его, его армию Донские казаки. «Што мне жаль-то, мне жаль свою армию, — Есть еще жалчея: Што вот сняли мому, мому родному, Да родному братцу, Што вот сняли ему, сняли ему головку, Да головку!»

В других вариантах снял «племянничек родной Блатов», т. е. все тот же Платов —

«Што мене ль то, мене, все французика, Во полон мене взяли; Посадили мене, все французика, Во темную темницу; Што вот тошно ли мне, все французику, Во темнице сидети. Если б знал, то бы знал, французик ли, Я б того не делал!»

Что это: отголоски св. Елены, перепутанные отражения прусских и французских войн — или просто слитность исторического сознания, безнадежно запутавшегося в настоящем и прошлом? Раньше было

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату