то одеждой.
Дело шло к ноябрю, и карасунский Екатеринодар форсировал зачистку предзимних работ. Дикун совместно с хозяином, васюринским портным Михайло Бойко заканчивал подгонку двери в землянке, торчавшей посреди кустистых стеблей бурьяна в уличном порядке с таким же жильем Тимофея Шарапа, Харитона Шевченко, Грицко Онищенко и других васюринцев, в основном хлеборобов, за исключением Данилы Осыкина, который, как и Михайло Бойко, занимался шевством.
В те дни по распоряжению войскового правительства производился учет всего жилого фонда города — младенца, получившего статут и наименование ровно год назад — 24 ноября 1793 года, в день тезоименитства Екатерины II. Как- никак, а интересовал вопрос, сколько жителей осело в городе, кто они по роду своего занятия, на что можно рассчитывать в смысле сбора с них налогов.
Еще до обеда к Бойко пожаловал со своим писарем городничий Данило Волкорез, который выборочно осматривал жилые строения первых екатеринодарцев и заносил о них сведения в реестровую ведомость. Он был сухощав, выше среднего роста, одет по казачьей моде, с отки
нутым за плечи красным башлыком, в мерлушковой папахе. Городничий подолгу ни у кого не задерживался, лимитировало время.
Волкорез спросил у Бойко:
— Сам?то чем занимаешься?
— Обшиваю казаков.
— А это кто у тебя тут в помощниках?
— То молодик, не по шевству, а по плотницкому делу. Временно нанятый.
Относительно нанятости Михайло слегка слукавил. Никакой обязательной договоренности у него с Федором не имелось. Чтобы тот не работал «за так», — обещал ему при необходимости покроить — сшить что?нибудь из одежды. Только и всего. Это вполне устроило Дикуна, он вообще не заикался о какой?либо оплате. Земляки ведь.
Вскоре екатеринодарцы узнали, что результатом такого личного знакомства Волкореза с демографическим и жилищным положением в городе, материалами переписчиков стала подробная ведомость «О живущих в городе Екатеринодаре старшинах и казаках с означением кто какой художник и имеет ли свой дом или нет», учиненная 11 ноября 1794 года.
В нее не попали казаки, такие, как Дикун, находившиеся на жительстве в куренных казармах. Все же остальные первые горожане — владельцы собственных углов — перечислялись дотошно. За полтора года их прибытия на берега Кубани и Карасунов выросло девять домов «на вер- си» — от атаманского, чепеговского; судейского, голова- товского, полковничьих: Кузьмы Белого и Ивана Чернышева до волкорезовского. Дальше перечислялись хаты «на вереи», за ними — землянки вразброс: у кого что. Скажем, тот же васюринский атаман Яким Кравченко владел землянкой, а его подчиненный казак — хлебороб Игнат Чернявский хату «на вереи». Казак того же куреня Роман Курепка совсем ничем не располагал, он снимал у кого?то угол, занимался каким?то промыслом.
По той ведомости кроме девяти домов зафиксировано 75 хат, 153 землянки. Выходило так, что на 237 единиц жилья числилось 279 хозяев, а у 42 семей его не имелось. В общей сложности набиралось до 2 гыс. поселенцев. И по профессиям диапазон был разнообразен. Штаб — офицеров числилось пять, обер — офицеров — тридцать семь, старшин — восемнадцать, делающих шевство — двадцать семь,
плотничество — одиннадцать, торгующих хлебом — тридцать шесть, хлебопашцев — семьдесят один. Было пять ткачей, семь ковалей, два гончара, два иконописца, два музыканта и несколько представителей других профессий.
Перед Рождеством на раде, на которой присутствовал и Дикун, городничий Волкорез обнародовал итоги первой переписи населения Екатеринодара, его размещении, занятиях, говорил о предстоящей зиме, трудностях с топливом, необходимости мер пожарной безопасности. Призвал:
— У нас еще нет никакой пожарной службы. Поэтому отоплять свои очаги надо аккуратно, чтобы ни у кого не возникло возгораний.
Стоявший рядом с Дикуном казак Титаровского куреня Семен Швидкой, человек смешливый, заводной, промышлявший изготовлением и продажей браги, подал громкую реплику по указанному случаю:
— Кто загорится синим пламенем — зальем моей брагой.
В наступившем новом 1795 году по Екатеринодару долго ходили разговоры, как Котляревский писал слезное письмо Чепеге в Речь Посполитую, где кошевой находился с двумя конными полками. Он так отяготился писарской должностью, что уверял, будто находился на крайнем пределе изнеможения: «Ибо ежели я в писарской должности дальше пробуду, — лишусь не только крайнего здоровья, но и жизнь моя вскоре прекратится безвременно».
Действительно напряжения в работе у него хватало. Однако же войсковой писарь не торопился расставаться со своими привилегиями.
Головатый погонял его и старшин хорошо, да и себе покоя не давал. По границе черноморцев стояло 60 боевых постов и батарей, более ста пикетов. За несением ими кордонной службы нужен был глаз да глаз. Однажды, возвратившись с проверки ночных дежурств на постах Ве- ликомарьевского кордона, судья учинил разнос всему старшинскому составу, причисленному к войсковому правлению.
— Мало ездите по кордонной линии, — гремел его хрипловатый бас. — А там во многих местах беспечность и разгильдяйство. У полкового хорунжего Кирилла Кравца я обнаружил полный беспорядок в охране границы, пришлось строго его наказать. Приказываю повысить требовательность к несению кордонной службы.
Из канцелярии войска выпорхнула тогда необычная новость. Из Санкт — Петербурга, от самого важного царедворца, графа Платона Зубова были доставлены Голо- ватому два мешочка «египетской пшеницы» для разведения и получения «белого зерна». Рекомендовалось весной посеять, проследить за ростом и сообщить об урожае. Во многих беседах упоминалось о столичном даре и наклонении к его полезному использованию. Дикун услышал мнение:
— Та новинка — не для рядовых казаков. Не скоро они ей обзаведутся.
И ему подумалось: «Мне?то наверняка не растить этой пшеницы и даже простой буряк — не для меня. Землю могут дать, а обрабатывать ее нечем».
Непродолжительная, но капризная, с малым снегом, оттепелями, дождями, заморозками зима подходила к концу, когда Федора как гром поразило известие из Васю- ринской о едва не происшедшем несчастье в семье Кода- шей. Однажды Надия отправилась прополоскать выстиранное бельишко в реке Кубани одна, без подруг. И чуть не поплатилась за свою опрометчивость. Лишь только она приступила к своему занятию, как на нее накинулись двое горцев, таившихся в расщелине берегового откоса. К счастью, она успела громко закричать, позвать на помощь. Ее услышали, к урезу воды бросилось сразу несколько казаков. Злоумышленникам не удалось умыкнуть девушку, они ретировались восвояси на плоскодонной лодчонке, при- топленной у песчаной отмели.
Не успели васюринцы оправиться от шока в связи с попыткой умыкания Надии Кодаш, как их курень вновь постигло чрезвычайное происшествие. В ночь с 14 на 15 февраля, после нескольких дней крепких морозов, сковавших реку льдом, у полкового есаула Андрея Шульги со двора выкрали черкесы пару лучших лошадей и пару волов. Похитители во весь опор гнали животных к реке, столь же поспешно понукали их при переходе по непрочному льду. Один тяжеловесный вол провалился в полынью и утонул. С оставшимися тремя животными злоумышленники ударились в предгорье, к абадзехам. На этот раз под напором есаула Шульги вдогонку ворам с Васюринского кордона была отправлена группа казаков во главе с поручиком Максимом Кепликом. Находчивый и смелый офицер скомандовал своим подчиненным:
— По коням, за мной — в галоп!
Форсировав Кубань, через восемь верст черноморцы заскочили к черкесскому князьку, подвластные которого сотворили воровской налет. Решительная требовательность русского офицера о возврате украденных животных вогнала князька в уныние, он указал направление, по которому могли продолжить движение его соплеменники. В двадцати верстах они были настигнуты. Испугавшись погони, бросили лошадей и вола, Кеплик успешно завершил рейд, возвратил есаулу три головы скота. Но так заканчивались дела далеко не всегда. Во многих местах лихая шкода беспокойных соседей завершалась в их пользу.
Люди пахали, скородили землю, сеяли, пололи всходы. И Федор Дикун не сидел сложа руки.
