Эта близость к природе столь размягчила обычно сдержанного Федора, что он как?то по — иному, лирически что ли, раскрылся перед хлопцами. Он лег в душистое разнотравье, руки закинул за голову и устремил взор в бездонное небо. Юношеские думки доверял без утайки:
— Вернемся в Екатеринодар, войсковая канцелярия должна выдать нам хорошую плату. Девушка у меня есть на примете. Женюсь на ней. Надел в Васюринской возьму, хату построю. И заживу, как подобает казаку.
— А на казачат у тебя разве нет задумки? — со смешливой подковырочкой задал вопрос Никифор Чечик.
— Будут и казачата.
— Куда крестить их понесешь?
— Так в Васюринской уже церковь Успения пресвятой богородицы построена. Священник Федор Романовский окрестит.
Шмалько подтолкнул Федора в бок:
— Ну а еще чего бы ты себе пожелал?
Дикун озадаченно умолк, потом ответил:
— Купить попугая и научить его разговорам. Примерно такого, какого я видел на базаре в Астрахани.
— Это еще зачем? — удивился Осип.
Разоткровенничавшийся васюринец объяснил ему и
другим собеседникам, что в жизни встречается много плохих людей и не всегда приятно им говорить, чего они стоят. А тут, мол, в нужный момент попугай выдаст по его желанию любую аттестацию кому угодно. Допустим, в Васюринской избрали куренным атаманом настоящего бездаря Тарановского.
— И вот я с попугаем иду на раду, — фантазировал Федор. — Притуляюсь поближе к толпе и даю сигнал птице, а она по — выученному громко заладит на всю громаду: «Атаман — дурак», «Атаман — дурак». Здорово?
— Еще как, — согласился Шмалько. — Только ты забыл, что у куренного атамана есть кутузка, куда он тебя тут же и упрячет.
— Точно, — разочарованно произнес Дикун. — Попугай на роль обличителя не годится.
При возвращении черноморцев почти не поддерживалась связь с Екатеринодаром. Не то что при Головатом: тот, удаляясь от города в прошлом году, слал с пути курьеров в войсковое правительство, а оно гнало к нему своих гонцов. Обе стороны находились в курсе событий. Ныне же потрепанное невзгодами и ополовиненное воинство полковника Чернышева летучую почту позволить себе не могло и воспользоваться государственной — тоже. Вследствие этого чем ближе оно подходило к родным пенатам, тем меньше имело представления, какие там события происходят.
А событий набиралось немало. С весны, например, по заданию правительства с иском в руках сидел в Анапе полковой есаул Григорий Лозинский. Он перечислял Ос- ман — паше десятки случаев нарушения границы бывшими турецкими подвассальными племенами, воровства скота,
убийств и увечья людей, от чего общий убыток достиг 16210 рублей 30 копеек.
— Вах, вах, как нехорошо, — с наигранным сочувствием говорил паша посланцу казаков, пододвигая к нему тарелку с восточными сладостями. — Будем помогать отысканию пропаж.
Отыскание длилось долго, с драматическими перипетиями. И лишь недавно, в дни марша черноморцев к Ставрополю, ходатаям от войска в Анапе удалось?таки кое?что по мелочам выручить из тайников грабителей. Особенно умиляло сообщение Лозинского о том, что с помощью паши возвращено медной монетой 1 рубль 25 копеек. Просто прелесть, какая честность! Впрочем, все?таки было отдано назад и кое?что посущественнее. Скажем, от абазинцев была принята украденная ими невеста офицера Вятского полка Марина Иванова.
Будто устыдившись своей «щедрости», тот же Осман- паша в самый приход черноморцев к границам тогдашней Кубани направил в Екатеринодар встречную претензию. Не отрицая творящегося по его халатности разбоя, он с придуманных слов подвластных и зависимых от него горских князей обвинил казаков в том, что будто они снарядили отряд в 300 человек, который, перейдя Кубань, захватил у бжедухов 5000 баранов и тем же путем перегнал животных на свою сторону.
«Липа» была столь очевидной, что ее нельзя было вообще принимать к обсуждению. Это чтобы в полную воду, да еще через бурную Кубань перегнать без потерь — тютелька в тютельку — 5000 пугливых овец и баранов — тут и барон Мюнхгаузен со своими баснями померкнет.
Однако же звон вокруг 5000 баранов раздался на всю Оттоманскую Порту и Российскую империю. Павел I на него отозвался тем, что потребовал от войскового правительства расследовать происшествие и впредь не допускать ничего подобного. Переписка по инстанциям завязалась в тугой узел, пока не выяснилось, что черноморцы?то тут совсем не при чем. Адрес был совсем иной. Не отсюда ли пошло выражение, когда хотят человека возвратить в прежнее русло разговора: «Вернемся к нашим баранам»?
Порта и ее ставленник в Анапе мордовали многих черкесских подданных так, что они готовы были бежать на край света. В те дни четыре брата адыга Генаджоковых, жалуясь на притеснения турок, обратились в войсковое правитель
ство с просьбой взять их под высокую руку России. Иначе, как они писали, не имея защиты и покровительства, вынуждены будут без позволения перейти Кубань и поселиться в Черномории, дабы сохранить жизни. И переходили, и поселялись. В урочище Гривенном, в глухих протоцких плавнях. Сюда бежали многие черноморские забродчики — сиромахи, ногаи, черкесы, татары, армяне, раскольники — некрасовцы и иной недовольный люд. Тут возник своего рода разноязыкий кубанский Вавилон, выплавлявший свободолюбивые характеры, не обремененные религиозными и национальными предрассудками. Долгое время здесь не было даже простенькой православной церквушки, о чем слезно сокрушался выбившийся в войсковые атаманы Т. Котляревский. По его словам, сиромахи Гривенного не спешат с устройством храма, как жили без оного, так и «до си живут».
Вот этих и других новостей походники совсем не знали. Их, разумеется, больше всего угнетало собственное бедственное положение. Чернышев оставался с ними рядом, но что он мог сделать? Его рапорты Гудовичу не имели никакого действия. Теперь выяснять, что к чему и кому что положено, предстояло непосредственно по прибытии в Екатеринодар. Он был близок.
…Пройдены Кавказский, Казанский, Тбилисский, Двубратский редуты. И вот уже впереди замаячили сторожевые вышки и строения Усть — Лабинской крепости, за которой у Изрядного источника, а точнее у поста Редутского кончались владения Кавказского наместничества и начинались земли Черноморского войска, новой родины бывших запорожцев.
Радостью и тревогой полнились сердца казаков. Что- то их ожидает в самые ближайшие дни? Как встретят в окружном Васюринском курене и в самом Екатеринода- ре? Что они увидят спустя более года после начала своей одиссеи? Это лишь малая толика вопросов, роившихся в головах походников, словно пчелы в ульях. Поспешали. А тут еще с юга, от Екатеринодара, нахмуривалось небо, тучи ползли тяжело и свинцово, грозовой дождь ожидался.
— Подтянись!
По всей колонне раздавались старшинские команды. И хлопцы прибавляли шаг. Кому же хотелось попасть под летний ливень, а потом под грузом амуниции месить грязь по раскисшей дороге. Потерей времени, сил и расстояния могла обернуться медлительность.
— Ненастье нам сейчас ни к чему, — произнес Федор Дикун, идя во второй шеренге своей сотни, построенной по четыре человека в затылок друг другу, как и вся колонна.
— Это в сию минуту для нас, — возразил ему Дубовской. — А для полей и урожая дождик — сущее благо.
— Резонно. Но мы пока в походе, а не в огороде.
К их удивлению и радости, они встретили здесь своих побратимов по недавней экспедиции — воинов Суздальского мушкетерского полка, которые опередили их на несколько дней и уже впряглись в гарнизонную службу. Суздальцы помогли казакам расположиться на отдых, поделились табачком. Но, конечно, главное обеспечение казаков взял на себя гарнизонный магазин, который выдал запас продуктов до Екатеринодаре.
