Куклюмбер выдул третью ноту, выбился из гармонии и, чтобы не сломать песню, вернулся к повторению двух предыдущих.
Степан продолжил хрипеть в микрофон, сочиняя на ходу:
Толпа стала подпевать, хотя в такт попадали немногие. Куклюмбер старательно дул в трубу, Генагог, окрыленный всеобщим вниманием, так двинул по педали, что тертая басовая «бочка» тоже порвалась.
А Степан уже рожал припев:
После этих хитовых строчек они забацали убойный проигрыш…
Степан продолжал упорно рубить мажорный си септ. Куклюмбер с разбегу свалил одну из колонок и, споткнувшись о шнур, улетел в кухню, не прекращая при этом ни на миг выдувать свою пару нот в трубу. Генагог насадил хэты себе на рога и самозабвенно лупил по ним, не обращая решительно никакого внимания на подступающую глухоту.
В таверне началась массовая истерия.
Бесы и люди в обнимку танцевали на столах. Куклюмбер, вернувшись с кухни, носился с трубой за барменом, не теряя зажигательного ритма. Генагог, вне себя от счастья, раздолбал уже всю барабанную установку и теперь выпендривался перед собственным отрядом, выдавая на прикрепленных к рогам тарелках соляки…
Степан махом осушил поданный ему кубок со сливовой наливкой, поиграл несколько минут на гитаре за головой, после чего расколотил несчастный инструмент о бочку с пивом и начал кататься в обнимку с микрофонной стойкой по полу.
— Во дает! — воскликнул Генагог. — Пацаны, слышите, а это мой корефан! Кто тронет, едрен-котел, со мной дело иметь будет! Клык даю!
Степану внезапно пришло в голову, что он не может так обманывать добрых в сущности, хвостатых ребят, обыкновенных вояк, которым уже реально осточертела эта война.
Он, пошатываясь, поднялся на ноги, одернул пыльную жилетку и, стараясь переорать общий гул, выкрикнул в микрофон:
— Друзья, я буду с вами откровенен!
Зал одобрительно загудел.
— Давай уже! Рассказывай! — раздался возбужденный выкрик из толпы. — И уберите куда-нибудь бобра с дудкой!
— Друзья, — искренне улыбнулся Степан, чувствуя, как на душе становится всё теплее, — а я ведь из того самого Братства!
Таверна замерла.
В тишине еще долго висела последняя нота куклюмберовской трубы.
Бобер, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, срулил за колонку. И покрутил у виска лапой.
А Степан, чтобы окончательно рассеять сомнения, расстегнул жилетку и яростно распахнул на себе рубаху.
Все присутствующие, затаив дыхание, воззрились на его грудь. На ней красовалась переводная татушка с изображением всех братьев. Эту милую безделушку журналисту подарил Эльф.
Тишина провисела еще несколько секунд. Ее разбил чей-то вопль:
— Измена!
Таверна мгновенно превратилась в разворошенный муравейник.
До Степана стало доходить, что сеанс откровения прошел не очень удачно, когда обиженный в лучших чувствах Генагог снял с рога уцелевший хэт и попытался им вскрыть себе вены.
— Не могу, — бормотал бес, с остервенением пиля конечность тупой железякой. — После такого выступления он ведь мне, как… брат.
Правда, другие бесы родственных чувств Генагога не разделяли. Оскалившись и расшвыривая в разные стороны людей, они двинулись к сцене.
— Мох останется доволен! — хрюкнул кто-то из толпы. — Берем живым, ну или хотя бы полумертвым. Награда больше будет!
Степан, сообразив, что его сейчас будут бить, схватил остатки гитары и начал за басовые струны раскручивать их вокруг себя наподобие вентилятора. Первые бесы не успели среагировать и оказались на полу с обломанными рогами. Вторая волна отступила. Краснорожие достали винтовки, стреляющие мини- трезубцами и дружно щелкнули затворами.
Первые снаряды просвистели над головой журналиста, и он машинально присел. Швырнул в толпу микрофонную стойку, отступил в глубь сцены.
— Умирать, так с музыкой! — крикнул бобер и покатился между наступающими бесами, кусая и сбивая их с ног. — Стёпка, сигай в окно, прикрою! Я там щеколду подгрыз!
Воодушевленные смелым поступком бобра, люди вооружились досками, кружками, недоломанными табуретками и двинулись в атаку на нечисть.
Поднявшийся от выстрелов дым и сыпанувшая с потолка штукатурка за полминуты превратили кабацкую драку в жмурки. Отовсюду слышались визги, крики, разноязычная брань и звон стекла. На расстоянии вытянутой руки уже ничего не было видно.
Размахивающего мухобойкой Степана кто-то внезапно взял за шкирку и поволок в сторону. Спотыкаясь, журналист попробовал вырваться, но хватка была крепкая. Тогда он изловчился и кусанул противника за палец.
— Едрена кочерга! — взревел Генагог над ухом. — Совсем осатанел? Не рыпайся, сейчас я тебя в укромное место спрячу. Аранжировщик хренов.
Степан сбивчиво извинился. Генагог бросил его в дальний угол таверны и забаррикадировал столами.
— Вроде заныкан, — удовлетворенно кивнул бес. — Жди здесь, бобра пойду притащу.
Он растворился в дыму.
Не успел Степан прийти в себя, как дверь в таверну с треском отворилась. Сразу стало светлее. Часть дыма улетучилась, пыль стало постепенно выдувать сквозняком. Бесы и люди отпустили друг друга, удивленно обернулись, разглядывая вошедшего.
На пороге стояла тетя Эмма.
Горгулья осмотрела таверну, оглушительно чихнула и достала початую бутылку «Джонни Уокера».
— Напылили, — проворчала она, отхлебнув виски. Взгляд горгульи остановился на притаившемся за грудой столов Степане. — Так, начнем с тя. Кхе-кхе… Вижу, в армии ты не служил и приказы исполняешь плохо.
— Почему? — не понял журналист.
— Он еще Спрашивает! — тетя Эмма хлопнула крыльями. — По-твоему, в данный момент ты
