За день до этого, или спустя три дня после казни Иоанна, немногочисленный поезд двигался в сумерках труднопроходимой дорогой через южные склоны Юлийских Альп вблизи того места, где между Белой скалой и истоками Савы сходятся пограничные столбы Италии, Норика и Паннонии и где сильный сторожевой пост следит за безопасностью большой проезжей дороги, тянущейся через Сантий к Вирунуму. Тяжелая трона, которой двигался поезд, состоящий из десятка с лишним всадников и трех плотно закрытых шторами повозок, временами так близко подходила к большой дороге, что чуткое ухо могло уловить стук колес, цокот копыт и оклики воинов. Если приложить усилия, спустя какое-то время можно было пробраться с этой горной троны, почти тропинки, на широкий и удобный тракт, однако всадник в темном плаще с капюшоном на голове, возглавляющий всю процессию, не изъявлял никакого желания выбраться на большую дорогу, несмотря на то, что едущий сразу же за ним подросток неоднократно заводил о том разговор. Несколько поодаль за ними в молчании двигались вооруженные с ног до головы всадники — с мощными мускулами и грубо вытесанными лицами варваров; на одной из повозок чья-то рука время от времени приподнимала штору, и тогда можно было увидеть лица женщин, испуганные, заплаканные, или тупые, обрюзглые лица евнухов.
Ночь в горах спустилась быстро. Но человек в плаще с капюшоном, кажется, хорошо знал дорогу: он не помедлил ни минуты, не дал никакого знака путникам, чтобы те присмотрели место для ночлега, приготовились к ужину и были готовы нести ночной караул. А может быть, ему было все равно, куда ехать и что с ним станется?..
Большая дорога, надо думать, снова приблизилась, потому что даже евнухи и женщины в закрытой повозке услышали стук, топот и многоголосый говор. Но, самое странное, неожиданный шум этот не растворился в тишине столь же быстро, как возник из нее — как в прошлый раз, но продолжался и даже нарастал, несмотря на то что горная тропа снова отвернула от дороги.
Всадник в плаще с капюшоном кивнул одному из варваров, чтобы тот слез с коня, выбрался на большую дорогу и от солдат, а еще лучше — от самих едущих, которых должно быть много, узнал, что там происходит. Никогда не бывало, чтобы с наступлением ночи на дорогах царило такое оживление… Должно быть, произошло нечто поистине небывалое…
— Мы будем ждать тебя здесь…
Было уже совсем темно, когда высланный варвар вернулся с известием, что на дороге огромный людской поток. Сотни повозок, тысячи конных и пеших — с женами, детьми, слугами, со скарбом — мчат с криком, визгом и плачем… Чего-то боятся, от кого-то бегут… Но от кого?.. И что, собственно, творится?.. — этого он так и не смог разузнать…
Крик, визг и плач раздались в одной из трех повозок, но всадник в плаще не обратил на это ни малейшего внимания.
— Зажечь факелы… — приказал он. — Едем вперед… — И вздернул коня. Позади себя он слышал всхлипывания и рыдания в голос и еще топот копыт и стук колес.
Какое-то время тропа шла вниз, потом вверх, потом снова вниз — и вдруг резко свернула, стала шире, перед глазами открылось свободное от скалистых нагромождений пространство и неожиданно — как Адда в Пад[24] — влилась в широкую проезжую дорогу, залитую печальным лунным светом.
На дороге уже нет людского потока, лишь время от времени одинокие всадники, как будто преследуемые призраком смерти, выныривают на свет луны и в мгновение ока растворяются во тьме, оставляя за собой зловещее эхо шальной скачки. А с юга, из мрака, где-то совсем рядом доносится громкий гул голосов.
— Едем дальше, — говорит всадник в плаще с капюшоном и резко поворачивает коня направо, к Сантию, в сторону, противоположную той, откуда доносится шум.
Но тут как из-под земли вырастает усиленный сторожевой пост. Солдаты в шлемах и панцирях, вооруженные мечами, топорами и копьями, окружают всадников и повозки.
— Поворачивайте, — кричат они. — Дальше ехать нельзя…
— Почему?.. Что случилось?..
— Нельзя и все…
Но всадник в плаще не уступает. Он не позволяет завернуть повозки.
— Я не поеду назад.
Приближается начальник отряда, окруженный воинами с факелами. Это немолодой коренастый вандал в звании препозита; у него огромные усы, а на левой щеке глубокий шрам от уха до подбородка. Строгим голосом, нещадно коверкая язык римлян, он приказывает путникам немедленно повернуть.
Всадник в плаще с капюшоном долго вглядывается в лицо вандала. Потом с грустной улыбкой поворачивает голову к своим людям и, пришпорив коня, восклицает:
— Вперед!
Вандал мгновенно срывает с плеча арбалет.
— Еще шаг — и смерть! — яростно рычит он, торопливо закладывая стрелу и целясь в грудь всадника.
— Послушай, приятель… если я поеду вперед, то умру, как ты сказал, — спокойно, громко произносит всадник, — а если поверну назад, то тоже умру…
У вандала дрогнула рука, он выпустил арбалет, вырвал факел из рук стоявшего рядом солдата и приблизил кроваво трепещущее пламя к лицу всадника.
— Кто ты?
В голосе препозита, еще гневном, послышались дрожь и неуверенность.
Всадник откинул с головы капюшон. Факел выпал из руки вандала, рассеяв с шипением тучу искр.
— Flavius Castinus, vir illuster, magister militum…[25] — прошептал он.
— Только теперь ты узнал меня? А я тебя узнал сразу… по этому шраму… Помнишь, когда тебя им наградили, приятель?.. Вместе мы тогда разбили в прах готов Плацидии, а теперь ты ей служишь, а я вот…
Командующего войском Кастина Августа Плацидия приговорила только к изгнанию за пределы империи, хотя имела большое желание отсечь и ему голову. И не столько потому, что в борьбе за пурпур он стал на сторону Иоанна, предоставив узурпатору после его прибытия в Равенну все свои войска, сколько потому, что не могла ему простить ту роль, которую он сыграл, когда она спорила с братом после смерти Констанция. Кастин не только подстрекал Гонория против сестры, но и, когда та, доведенная до предела гнева и отчаянья, перешла к вооруженной борьбе, сумел сохранить большинство войск верными императору, а потом разбил наголову вернейшего и могущественнейшего сторонника Плацидии, наместника Африки Бонифация, в результате чего Плацидии оставалось только одно — бегство. Вот этого- то и не могла ему простить победоносная мать императора Валентиниана; однако ей пришлось уступить настояниям сановников, и без того уже недовольных варварской казнью Иоанна, к тому же, согласно букве закона, измена Кастина не была полностью доказана. Начальник войска ловко защищался, доказав, что вынужден был признать Иоанна из-за взбунтовавшихся подчиненных, которые грозили ему смертью. Разве не был растерзан мятежной солдатской чернью префект Галлии Эгзуперанций Пиктавий? И именно за то, что не хотел признать узурпатора! Плацидия с болью в сердце и с плохо скрываемым гневом вынуждена была ограничиться только тем, что на вечные времена вычеркнула из числа консуляров[26] имя Кастина, который избирался вместе с Виктором в год 424-й от рождества Христова. Самого же полководца — победителя франков, вандалов и Бонифация — cum infamia[27] изгнала из пределов империи.
— Земля дрожит.
Вырванный из скорбного мира своих мыслей, Кастин поднял к светлому от лунного сияния небу обтянутое сухой кожей гладко выбритое лицо. Они давно миновали последнюю воинскую заставу. Больше им не встречались ни повозки, ни всадники. Дорога была совершенно пуста и, как кладбище, спокойная и тихая.
— Земля дрожит, — повторил едущий рядом подросток.
Кастин прислушался. Земля действительно дрожала. Что-то надвигалось на них. Поначалу казалось,
