тысяч воинов снова мчались плотной огненной стеной к недалеким границам Италии, неся на копытах низкорослых, юрких коней ужас, смерть и разрушение. Флавий Кастин долго следил за ними взглядом, а когда на юге угас последний прыгающий огонек, прошептал:
— Ты не в Италии родился, Аэций… И быстро приложил полу темного плаща к неожиданно увлажнившимся глазам.
Одной только радости не изведала Галла Плацидия даже в день величайшего своего триумфа: той невыразимой радости, которую доставило бы ей зрелище последнего унижения и посрамления поверженного врага. Брошенный к ее ногам Иоанн не плакал, не скулил, не целовал ног, которые она незаметно сама подсовывала ему к окровавленным, разбитым каменьями губам. И не прославлял ее добродетелей, чтобы вымолить если не жизнь, то хотя бы конец без мучений. Упорно молчал. И только когда Геркулан Басс со слезами на глазах стал заклинать ее именем Христа, тогда в первый раз заговорил презренный Иоанн, еще два дня тому назад император и господин, прославляемый, счастливый, возвеличенный.
— Император, которого вы зовете узурпатором, благодарит вас, сиятельные мужи, — послышался из- под ног Плацидии голос, полный достоинства и спокойствия, — но откажитесь от дальнейших просьб и уговоров… Неужели вы не видите, что эта женщина — зверь столь же бешеный и жестокий, сколь трусливый и слабый?!
И снова замолк, устремив взгляд, полный упрека, печали и вместе с тем презрения, в клинобородое лицо Флавия Ардабура, которому десять дней тому назад даровал жизнь и который теперь яростнее всех настаивал на елико можно жестокой казни для узурпатора, подкрепляя свои слова примерами мук, к которым прибегали короли его племени, имея дело с пойманными живьем врагами. Примеры эти, излагаемые на плавном и отменном языке римлян и свидетельствующие об отличном знании предмета, определили окончательное решение Плацидии; в одном только не захотела она воспользоваться советом алана — насчет того, чтобы вырвать язык у приговоренного: она ждала, что еще услышит от него мукой вырванный крик боли, отчаяния или мольбу о милости.
Пришлось разочароваться. Ни жесточайшие мучения, ни самое страшное унижение, не смогли вырвать из уст Иоанна слов слабости и мольбы. А ведь — Плацидия знала — мучился он действительно нечеловечески… мучился так, что в переполненном до отказа амфитеатре не было ни единого человека, который бы не верил, что смертного мига ждет Иоанн, как радостного избавления… Поэтому кое-где раздались дикие крики, требующие продлить мучения, заставить осла сделать еще один круг… Но животное и без того было вымотано. Под тяжестью бессильного, почти бесчувственного тела оно валилось на землю, испуганно стригло ушами, между которыми текли на глаза и на морду струйки человеческой крови. Подгоняемое немилосердными ударами палок, оно на каждом шагу увязало в набухшем липкой черно- красной влагой песке и, только когда почувствовало прикосновение раскаленного железа к своему заду, с трудом сумело дотащиться до того места, где замкнулся наконец кровавый круг, тройным красным кольцом окаймляющий арену амфитеатра.
Тогда четыре пары сильных рук стащили безрукое тело с ослиной спины и швырнули его на песок прямо к императорскому подиуму. И тогда узурпатор заговорил во второй раз. Плацидия и окружающие ее сановники нагнулись как можно ниже, чтобы ничего не упустить из того, что он скажет; однако не к Плацидии обращался Иоанн и не к ней устремился его последний, все еще полный безрассудной надежды взгляд. Налитые кровью, почти ослепшие глаза с минуту остановились на чернеющем в глубине зеве двухстворчатых ворот, но, не увидев там никакого движения, ни замешательства, обратились к небу с выражением не муки и не боли, а удивления, упрека и жалобы, которые прозвучали и в его голосе, когда с почернелых, истерзанных губ сорвался последний возглас:
— О Аэций… Аэций…
Удивление, упрек и жалоба, наверное, еще и после смерти виднелись в застывших глазах, но единственный человек, который мог в этом убедиться, — тот, кто сильным ударом меча закончил историю императора Иоанна, — не доставил себе труда заглянуть в мертвое лицо, прежде чем движением Персея показал воющей толпе мастерски отрубленную голову.
Не поспел вовремя Аэций, не спас императора Иоанна, но, когда три дня спустя стал на границе Италии, страх обрушился на жителей Аквилеи и сановников, прибывших ко двору Плацидии. Аспар, правда, двинулся во главе войска в направлении города Форума Юлия, но после кровопролитного сражения поспешно отступил, не в силах противостоять числу и дикой храбрости врага. Гунны шли за ним, как буря, сметая все на своем пути. Аэций торжествовал. Плацидия же вдруг увидела себя свергнутой с вершины триумфа в пропасть тревоги и отчаяния: жестоко казненный Иоанн поднимался из могилы безжалостной, мстительной тенью, куда страшнее, чем был при жизни. Шестьдесят тысяч диких воинов, в сравнении с которыми готы Алариха казались образцом мягкости и благодушия, грозили Италии нашествием куда более страшным, чем те пятнадцать лет назад. Положение ухудшалось, с каждым часом: Феликс, Фауст, Басс и несколько других самых верных приближенных не скрывали от Плацидии, что не только во всей Италии, не только в Аквилее, но и при ее дворе, под самым боком, немало есть таких, кто в случае ее слабости без сожаления отправится в амфитеатр смотреть, как ее возят на осле или как терзают малолетнего императора. А проявиться эта слабость могла в любой миг: еще одна стычка с гуннами — и развалится войско, прежде всего отколются те отряды, которые несколько дней назад под Равенной изменили Иоанну, перейдя к Плацидии, а теперь не замедлят изменить бессильной Плацидии, перейдя к Аэцию…
— Через три дня, если положение не изменится, — говорил Плацидии патриций Феликс, — побежденный лагерь Иоанна во всей Италии открыто подымет голову, провозгласив Аэция своим предводителем…
Среди сторонников Иоанна Аэций не сразу занял видное положение. При жизни императора Гонория он умышленно держался в стороне от борьбы между партиями, служа высоким чиновником в претории Италии, проявив на этой должности столь необычные административные способности, что оба очередных префекта Венанций и Прокул не жалели усилий, чтобы удержать его от возвращения в армию, рисуя перед ним картины головокружительного возвышения именно в цивильной службе. После смерти Гонория Аэций не сразу примкнул к партии, которая решила любой ценой не допустить восшествия Плацидии и ее детей на трон Западной империи; только когда выяснилось, что этот лагерь собирается одарить императорским пурпуром дружески настроенного к Аэцию Иоанна, сын Гауденция без колебаний предложил свои услуги приятелю отца, получив взамен высокий сан при императорском дворе; однако к правлению не был допущен и в борьбе против лагеря Плацидии активного участия не принимал.
И вот пробил час, когда трон Флавиев, Валентинианов и Феодосия начал шататься под бывшим примикирием, а золотая диадема — как-то все крепче сжимать седеющие виски. Тогда-то и проявилась дружба, которой одарил Гауденциева сына могущественный король гуннов, и вес Аэция сразу возрос, что выдвинуло его на одно из первых мест в партии, которая только в дружественном Аэцию Ругиле видела помощь против надвигающейся из Константинополя бури. В качестве мощной опоры трона и партии отправлялся Аэций в Паннонию. Возвращался же оттуда не только как предводитель, но и как олицетворение партии, как ее воскреситель и мститель за казненного императора… Так что когда весть о стоящих под Аквилеей гуннах молниеносно разлетелась по всей Северной Италии, никто не сомневался, что теперь произойдут важнейшие события: Плацидия, запершаяся в Аквилее, находилась перед лицом поражения; Иоаннова же партия, воплощенная в Аэции, брала верх: борьба, которую она начала с женщиной и которой смерть Иоанна, казалось бы, положила конец, вновь вторглась на страницы истории, требуя для себя еще одной главы…
В ожидании этих важнейших событий императорский двор в Аквилее проводил медленно текущие часы в тревоге, бессоннице и бесплодных разговорах о том, что следовало бы делать. Так что настоящим громом поразила сановников и придворных весть, что Аэций, которого благодаря помощи гуннов считали непобедимым, выразил желание пойти на примирение с Галлой Плацидией как законной преемницей пурпура Валентинианов и Феодосия. Это был настоящий удар для тех, кто несколько дней все чаще в мыслях своих примыкал к партии Иоанна; не меньшую, однако, тревогу эта весть вселяла в верных сторонников Феодосиева рода. Что за этим кроется? Чем это кончится?.. Аспар, люди которого доставили в Аквилею эту весть, уведомил Плацидию, что Аэций требует заложников, которые обеспечили бы ему безопасное появление пред ее ликом.
