в душе моей гнездится…»
— Что с тобой? — озабоченно спросил Палфи, всматриваясь в побледневшее, внезапно осунувшееся лицо поэта.
— Ничего, пустяки, скоро пройдет, — опустив веки, покачал головой Шандор. — Это все вино. Я никак не научусь его пить.
— Вернемся, как любит выражаться наш Йокаи, к вопросам практическим, — сказал Альберт Пак, когда общее возбуждение улеглось и все сели. — Когда мы сумеем выпустить первый номер?
— Летом, — мгновенно откликнулся Мор Йокаи, — скажем, первого июля. За полгода можно все как следует подготовить.
— С чего начнем? — Пак отбросил сломанное перо и быстро заточил новое. — По-видимому, с прошения в наместнический совет? Без согласия Буды ни одна типография не станет иметь с нами дела.
— Другого выхода, к сожалению, нет, — ответил с кислой гримасой Палфи.
— Я готов лично пойти к эрцгерцогу палатину, — предложил Мор Йокаи. — Уверен, что в случае каких бы то ни было осложнений сумею вырвать у него разрешение.
— Так уж и вырвать! — недоверчиво усмехнулся Лисняи.
— Я слышал, что эрцгерцога можно уговорить. Он обычно прислушивается к голосу рассудка, — заверил Йокаи.
— Откровенно говоря, я не ожидаю особых препятствий, — подал голос Карой Оберник. — Подумаешь, какой-то венгерский журнал. Мор прав, были бы деньги.
— Плохо ты знаешь наш Наместнический совет, братец. — Дурнота отхлынула, и Петефи снова включился в разговор. — Впрочем, не будем гадать, поглядим, как пойдет дело. Я за то, чтобы поручить его нашему Мору. Он самый подходящий для тонкой дипломатии человек.
— А я так надеюсь на твою славу, Шандор, — возразил Лисняи. — Наместнику трудно будет отказать знаменитому поэту. Разве не так?
— Боюсь, что такая слава, как моя, скорее отпугнет его высочество, — отрицательно покачал головой Петефи. — И вообще я могу вспылить, даже выкрикнуть в дворцовых покоях свой любимый лозунг…
— «Иезуитов на фонарь!» — опередил его Палфи под общий смех. — Ладно уж, пусть идет Мор Йокаи.
— Осталось последнее, друзья, — записав решение, поднял глаза Альберт Пак. — Нужно решить, кто из нас возглавит новорожденное, но уже овеянное славой «Общество десяти»?
— По-моему, это и так ясно, — махнул рукой Палфи. — Конечно же Шандор.
— Кто же еще! — просиял голубоглазый Мор.
Санный путь между Пештом и Будой проходил в точности по линии разобранного на зиму понтонного моста. Подняв воротник отороченной лисьим мехом бекеши и запахнув медвежью полсть, Бальдур безучастно следил за тем, как прорисовывались в сером тумане очертания славной горы, откуда первый венгерский креститель был сброшен, головой вниз, в Дунай. В невидимой еще крепости рокотали барабаны и пели кавалерийские рожки. Падал редкий снежок, щекоча лицо, и таял на ресницах. Исходила паром черная вода в полыньях. Посвистывали окованные железом полозья. Ехать было недалеко, но почему-то время тянулось томительно и легкая боль ощущалась в висках.
После санкт-петербургских зим отец-провинциал не страшился мороза, но этот туман и знобкий ветерок, стелющийся по льду, проникали в самое нутро, томили и выхолаживали душу. Бальдур корил себя за то, что откликнулся на приглашение барона Урбана, куратора секции Наместнического совета, ответственной за просвещение, и согласился приехать в Буду. Право, встречу следовало бы отложить до более приятной погоды или заставить барона самого прогуляться в Пешт. И возраст уже не тот, и здоровье не позволяет колесить без передышки по ближним и дальним дорогам. Но хотя положение, которое занимал орденский наместник, позволяло Бальдуру не посчитаться с настоятельной просьбой высокопоставленного чиновника, он все же поехал. Власть ордена в габсбургских владениях была значительной, но не беспредельной и, главное, неофициальной. Значит и действовать надлежало с разумной осторожностью, особенно здесь, в Венгрии, стихийно противившейся чуждым веяниям. Генерал не случайно послал в Паннонию именно такого провинциала. В России после ошеломительного царствования Павла, принявшего сан гроссмейстера католического мальтийского ордена, к деятельности иезуитов относились с особым недоверием. И потому смирение, поначалу лишь показное, стало для Бальдура совершенно привычным. С эрцгерцогом палатином он вообще виделся лишь однажды, да и то мельком. Иосиф скорее всего и не подозревал, что обложен иезуитом и снизу, и сверху, ибо в экстренных случаях тот прямиком обращался к графу Аппони в Вену, в придворную канцелярию по венгерским делам.
Урбан встретил Бальдура суетливым старческим многословием. Заботливо усадив гостя у камина, рассыпался в извинениях за причиненное беспокойство и с трогательной заботой распорядился подать вина, подогретого с паприкой, — лучшее средство от простуды. Бальдур, не позволявший себе ничего, кроме кипяченой воды, не отказывался, но оставил непригубленный кубок на каминной доске.
— Разрешите наши сомнения, ваше преосвященство, — взмолился барон, обращаясь к провинциалу, словно к епископу, — насчет вечно запутанных писательских дел.
— Писательских? — притворился удивленным Бальдур. — Но, помилуйте, какое я-то имею к ним отношение?
— То есть как? — Сухонький старичок со склеротическим румянцем на пергаментных щечках обиженно заморгал. — Но ведь и наш цензор, и господин Кути, которого мы пригласили для консультаций, в один голос заявили, что нужен ваш компетентный совет… Разве церковь не обязана следить за тем, чтобы влияние изящной словесности на людские души было благотворным? — В выцветших глазах барона застыло слезливое недоумение.
Но Бальдур не спешил с ответом. Известие о том, что болван цензор, так и не освоивший до конца венгерской грамматики, вкупе с великосветским хлыщом Кути позволяют себе попусту трепать его имя, вызывало досаду и озабоченность.
— Позвольте спросить, барон, вы какого вероисповедания?
— Я? Кальвинист! — Урбан пожевал обескровленными губами. — М-м, но, видите ли, поскольку являюсь ревностным подданным его апостольского величества, почитаю католическую церковь за оплот государственного порядка, а также…
— Вот и прекрасно, — поспешил остановить бессильное словоизвержение иезуит. — Если вам нужна консультация по церковным вопросам, то почему вы не обратились непосредственно к примасу, в Эстергом?
— В том-то и суть, что не по церковным! — подосадовал барон. — В узком, разумеется, понимании, — поспешил он поправиться.
— Как же нам быть? — быстро разгадав собеседника, Бальдур умело подстроился под его узкое, чисто бюрократическое мировоззрение. — Особенно при учете местных условий, а также специфических интересов лютеранской и кальвинистской, барон, общин?..
Урбан поморгал красными от хронического конъюнктивита веками, пытаясь совладать с издевательской бессмыслицей, сковавшей его закоснелый рассудок, но так ничего и не придумал.
— Собственно, озабоченность внушают нам не взаимоотношения церковных общин, как таковых, а вольномыслие отдельных безбожных писателей и поэтов, — вернулся он в конце концов к исходной точке.
— Как я вас понимаю! — Бальдур смиренно сложил пальцы. — В школах Общества Иисуса мы всемерно стараемся противодействовать столь пагубному пороку.
— В школах? — просиял старичок, тотчас клюнув на привычную приманку. — Значит, вы все же причастны к ведомству просвещения?
— Действительно, — с точно отмеренной дозой удивления признал Бальдур. — Поэтому я и поспешил,
