Корабль дураков

артистки, тогда и получишь четыре с половиной.

Начались невиданные и неслыханные акции протеста смертельно оскорбленного человека. Что–то неосторожно пообещавшему секретарю Союза Поцюсу этот демократ сломал нос мраморным пресс–папье. А когда такая скромная просьба попала в суд, Казис решил покончить с собой. Выпил каких–то лекарств, рассыпал оставшиеся на полу и растянулся на диване, конечно, не забыв сообщить о трагедии по телефону соседке.

Поднялся шум. Боже мой, такой талант, такой самородок должен погибать из–за какой–то разнесчастной комнатушки! Какие бессердечные эти писательские руководители!

Когда мне позвонила жена Милюнаса и сообщила о несчастье, я не поверил ни одному ее слову:

— Вы же врач. Пульс проверил и?

— Не прослушивается. — Наверное, У нее дрожали пальцы.

— «Скорую» вызвали?

— Пока нет.

— Так чего шумите? Сая может выморить весь ваш дом, но чтобы отравить себя?!.. Не будьте смешной и еще раз проверьте.

Но были и мягкотелые руководители, которые еще не знали Саю. Прибывший к месту происшествия Браженас по–мужски и очень справедливо возмутился:

— Если человек может травиться из–за квартиры, то так ему и надо!

Услышав такой приговор, «мертвец» подскочил, дал гостю пинка под зад и начал кричать:

— Вон из моей квартиры! Исчезни! — И — бум–бум, тра–ля–ля, урря за русского царя!

Я не записал подробностей того происшествия, поленился. Да простят мне за некоторые накладки и прочие участники этого спектакля, но сама суть прекрасно иллюстрирует, что этот неуравновешенный человек мог вытворять на предвыборных митингах против Жебрюнаса. Практически, все очень просто: хорошим мнением о себе Сая привлекал избирателей, пока сам не уверовал в собственную исключительность, а в состоянии транса он не считался ни с кем. В запале ему все по фигу, и прочие люди уже не люди, а всего лишь участники низкопробного спектакля. Знаменитый режиссер рассказывал о тех встречах, морщась:

— Блуд, он обозвал меня московским сифилитиком. Чтоб ему пусто было, никогда не думал, что в нашем роду есть такие хунвэйбины.

Ощутив себя на вершине транса, Казюня все наращивал и наращивал свое политическое ускорение. Пробравшись в прессу, он извинился перед всей нацией за то, что в одном своем рассказе неверно изобразил, как немец застрелил ни в чем не повинного ребенка. Этот рассказ де не удался потому, что в действительности мальчика застрелил не немец, а русский, а виноваты в этом оккупировавшие нас московские сифилитики. Этот недавно придуманный эпитет он использовал почти на каждом митинге и в своих статьях. Видимо, очень чувствительно давались воспоминания о невинном приключении молодости в Ялте, где на собственной шкуре испытал негативное действие этой болезни. Думаю, никому не нужно дополнительно объяснять, что Казюня здесь ни при чем, что в этом несчастье виноваты венерологи Симферополя, Крыма и Москвы и жестокая оккупация его родины.

Почему я пишу таким вульгарным языком? Да потому, что люди такого типа иного языка не понимают. Это закономерно, когда в политику приходят люди с повышенной чувствительностью и неограниченной фантазией.

Следующий трубадур Ландсбергиса — Сигитас Геда, которого за 50 крон какие–то мошенники в Швеции произвели в литовские дворяне, невзирая на его деревенские лапти. Он победил сдержанного Витаутаса Бубниса. Так и должно было случиться – поддерживаемый «Саюдисом» идол побил нового богоискателя, ибо Витаутас даже под угрозой расстрела не сказал бы ничего злобного против своего дерзкого конкурента, никогда, впрочем, не преуспевавшего ни в учебе, ни в писании стихов. Но если блудливость и поэзия еще могут как–то уживаться, то блудливость и взаимоотношения с другими людьми несовместимы.

«Если не выпустить ангела на волю, он превратится в черта», говаривал когда–то этот поэт. Но когда во времена «Саюдиса» он сам сорвался с цепи, ни крылья у него не выросли, ни рога, лишь политического яда этот человек накопил вволю, хватит, чтобы им брызгаться налево и направо до окончательной победы, по собственному его выражению, до Нобелевской премии мира.

Но главное не это. Выбранный депутатом в Верховный Совет СССР Геда так и не смог принять участие ни в одной сессии. Когда его пьяного милиция выбросила из гостиницы «Москва», он начал новую акцию протеста против русской оккупации и не протрезвел, пока русские не вывели из Литвы своего последнего солдата.

Довелось и мне видеть его в самый разгар этой акции в «Литературном кафе». Брызгая слюной на свою бороду, он пробивался сквозь группу посетителей с патриотическим кличем:

— Депутатам вне очереди!

Вот и вся его защита своих избирателей, так выполнил их наказы этот пророк Ландсбергиса, который теперь по любому случаю кричит:

— Я уже свободен от политики и алкоголя!

От голоса совести его, наверное, еще в младенческом возрасте освободил случайно забредший в село Снайгинас цыган. Табор его жизненный идеал, оправдывающий творчество, образ мыслей и мироощущение.

А поэт Марцинкявичюс получил свою долю в специально организованной Т. Вянцловой и А. Штромасом телепередаче. Не пропала и одна заказная статья. Владас Даутартас смешал поэта с грязью в своем опусе «Бермудский треугольник», объявив, что троица, состоящая из Малдониса, Марцинкявичюса и Балтакиса, была самой черной в руководстве Союзом писателей за весь советский период.

Мне хорошо известно, кто заказал Даутартасу эту кляузную статью и сколько за нее пообещал, но мне и сейчас непонятно, почему никто из друзей Марцинкявичюса так и не сцепился в прессе с этим клеветником. Я не хочу повторять содержание своих статей, только напомню, как Владас таким же способом донес на Йонаса Микелинскаса тогдашнему «идеологическому штыку», редактору газеты «Теса» товарищу Зиманасу, и как Йонас от этого пострадал. Вторую статью я закончил такими словами:

«Дорогой Владас, мы можем друг друга ненавидеть, можно «не переваривать» произведения друг друга… Для людей это нормально, а для некоторых творческих личностей даже необходимо. Но у каждого из нас есть свои читатели и почитатели. У одного больше, у другого меньше. Опять–таки, это от Бога. Поэтому давайте уважать их, поверивших нам, и не швырять в этих людей грязью. Они никогда не простят этого. Оскорбить чувствительного и, пусть IOстинас не сердится, робкого Марцинкявичюса — не такая уж большая заслуга, темболее, когда ты уверен, что он никогда не даст сдачи. Но, поливая грязью его, ты пачкаешь не только его, но и своих читателей. Эточрезвычайно опасно. Запущенный в него такой нечистоплотной рукой бумеранг никогда не достигнет цели и обязательно возвратится. Согласно Библии — даже в третье поколение Даутартасов. Поэтому не забывай, что перевертышей дерут обе стороны».

В заключение я хотел добавить: не сердись за откровенность… Но передумал. Злись, родименький, но на сей раз сам на себя. Может быть, это поможет твоему творчеству, так как человеческий, нравственный и не мстительный гнев — такое же святое чувство, как и любовь к ближнему. Я горжусь, что судьба прикоснулась ко мне Божьим перстом, желая хоть слегка поставить тебя на место.

Не только Владас Даутартас, многие посредственные писатели, поняв, что они из–за своей недальновидности порядком опаздывают к государственной кормушке, начали какое–то сверх– патриотическое состязание в моральной деградации: кто из них в советское время больше всех пострадал, кого запрещали и кто из них, укрывшись В глубоком подполье, сильнее всех прочих любил родину. Но и здесь, как и в творчестве, за неимением таланта, они ухватились за неслыханную клевету, как будто без проклятий и доносов невозможно любить родину. В писательской прессе того периода пестрили различные выдуманные исповеди, фиктивные клятвы, покаяния, но больше всего — дутые истории о преследованиях и очередных несчастьях посредственностей. Как метко сказал Г. Канович, если ты не ссыльный, то нет никакого смысла писать.

В этом бессмысленном состязании далеко вперед вырвался бывший вечный парторг и доверенное лицо ЦК Римантас Будрис. Некогда нас, двоих молодых писателей, призвали на военную службу. Мы получили звание капитана и готовились стать военкорами в необыкновенно красивом уголке Украины у слияния