Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

и 2011-м – в «ЭКСМО». В 2006-м вышла аудиокнига.

8

Аксенову нравился Лучников! Они даже похожи. Интеллект, элегантность, победительность, космополитизм, усы, наконец. Любовь к дамам и дальним странам.

А каков в «Острове» Париж! Будто вот сейчас списан с натуры. А может, так и есть? Аксенова вновь пустили в Европу как раз тогда, когда он работал над романом. Причем не одного, а с мамой. Ей, уже давно и жестоко больной, сын подарил этот восторг – Париж.

Евгения Соломоновна ликовала: она – в мире мечты, известном по картинам, книгам, стихам, нотам, именам и теперь ставшем явью музеев, вокзалов, мостов, дворцов, кафе, жилых домов, храмов и парков, улиц и реки. И имена превратились в живых людей.

На прием, данный ПЕН-клубом в ее честь, пришли его президент Жорж Клансье, Эжен Ионеско, Натали Саррот, Пьер Эммануэль. Были встречи и с Анатолием Гладилиным, Александром Галичем… Галич шутил: дескать, «Ленин знал, что делает, когда писал: 'а врагов нашей партии будем наказывать самым суровым способом – высылкой за рубеж', понимал, что такое эмиграция». Уже скоро это предстояло познать и Аксенову. Трудно сказать, готовился ли он. Возможно. А если и не готовился, то учитывал возможность такого поворота событий.

Но сейчас он хотел одного: взять напрокат машину и увезти маму на Лазурный берег… Через месяц после ее возвращения в Союз недуг обострился. Ее выхаживала Майя, наезжая с фруктами, горячей протертой пищей, свежевыжатым морковным соком… Через полгода мамы не стало. Ее исповедовал православный священник, а отпевал – католический. Хмурым днем 25 мая 1977 года Евгению Гинзбург проводили в последний путь самые близкие люди[119].

Для Аксенова прощание с мамой стало сильным ударом.

Окруженный друзьями и красавицами, он вечно чувствовал одиночество. Возможно, в мире было только два человека, смягчавших это ощущение, – Майя и мама. И вот – одна из них ушла.

Чувство одиночества сквозит в «Праве на остров». Собственно, оно в этом рассказе 1977 года и означает остров: «цель приезда – осуществление права на одиночество». Корсика. В роли гостя – великий эссеист Леопольд Бар. Мыслящая Европа аплодирует его афоризмам, которые ему самому видятся интеллигентскими штампами. Бар пытается бежать от них, но это не так просто. Неужто всё в мире сказано? Быть может, спасение в переходе из мира слов в мир действий?

Пожалуй. Вот и станем действовать. Наслаждаться хлебом, вином, общением на Корсике. Но общение оказывается невозможным. Для него – мастера слова. Надежда на строительство коммуникации рушится под ударами. И не риторическими, а вполне физическими. Разбитым лицом. Остается смириться и общаться с другим ценителем одиночества, чьи попытки наладить коммуникацию с миром закончились примерно тем же, – великим уроженцем этого острова Наполеоном Буонапарте. А после просто попросить авиабилет со сложным транзитом: Корсика – Лондон – Москва – Сингапур – Нью-Йорк – Варшава – Исландия – Рим – Корсика. Зная, что в наше время транзиты любой сложности не проблема.

Но есть люди, для которых общение столь же просто, как и составление авиамаршрутов.

Такова, например, прекрасная героиня «Гибели Помпеи», где советская власть в одном отдельно взятом курортном городе, удивительно напоминающем Ялту, рушится под ударами двух стихий – извержения вулкана и чар красавицы Арабеллы, танцующей средь горящей лавы в компании гипсового Исторического Великана в партейном пиджачке и прочих сомнительных персонажей.

Надо бы отвязаться от них, плюнуть в лаву и бежать – как молодое поколение в «Острове Крым», как Леопольд Бар в «Праве на остров», как Павел в «Поисках жанра», как… Но! Она не может «…бросить их, этих любимых чучел». Как можно лишить их себя? Вопрос. Видно, ответ на него искал и Аксенов. Но не нашел. И осталось одно – вместе с Арабеллой отломить от каравая, отщипнуть от сырной головы, запить ключевой водой и радоваться. Очнуться и любить!

Но и тут у него в финале если не побег, то новый путь: из-под слоя вулканического пепла – следом за чем-то красивым и нежным. За таинственным проводником. На вершину горы.

К новому рождению. Новое рождение и преображение – вот тема Аксенова с первых текстов. Оживление Сани Зеленина в «Коллегах», бой Марвича с убийцами в «Пора, мой друг, пора», «поражение» гроссмейстера в «Победе», приход волшебников в волшебную страну, обретение в «Ожоге» Потерпевшим – себя, подъем Арабеллы и ее спутников… Это ли не метафоры новых рождений? Разве это не образование человека заново? Воскресение через потрясение…

А следом – если угодно, конечно – и спасение. Что мешает, кроме самих героев? Ведь Хороший Человек ждет. Ведь он ждет всегда.

Глава 5 Полька в метро (танец как образ жизни)

1

«Гибель Помпеи» написана в 1979-м. И посвящена Белле.

Осенним днем того же года редактор «Недели» Анатолий Макаров сидел в ЦДЛ. К нему подсел Аксенов. Угостились влегкую. Вспомнили былое. Например, как Василий принес в газету рассказ «Завтраки 43-го года».

– У меня и сейчас есть недурные рассказы, – сказал тот. И достал рукописи. Макарова поразил текст «Памяти Стасиса Красаускаса» – трибьют другу и спортсмену, художнику, мастеру непрерывной линии, который, ослепнув и умирая, просил приносить ему таз с водой, опускал в нее руки и чувствовал облегчение. Прекрасный пловец – он отплыл к другим берегам…

Макаров предложил: попробуем издать в «Неделе», а назовем «Непрерывная линия».

Вскоре рассказ, без изменений и сокращений, вышел в популярнейшем еженедельнике той поры. Став последней официальной публикацией Аксенова на Родине. На много лет.

Успели они чудом. Ведь уже разворачивалось дело «МетрОполя», сделавшего Аксенова в тогдашней литературе персоной нон-грата, а его тексты – запретными.

Но – почему? Почему издание альманаха, которое сегодня было бы рутиной, тогда стало большим и опасным политическим скандалом, вышедшим далеко за пределы литературного круга и Советского Союза? А потому, что в Советском Союзе иначе было нельзя.

Все без исключения многие тысячи журналов и газет, книг и брошюр выходили в СССР только после правки и цензуры. Всё прочее печаталось на машинке и распространялось тайно, автоматически становясь «самиздатом», официально преследуемым, незаконным деянием.

Многие талантливые и ищущие авторы выбрали этот путь – путь андеграунда, открытого творческого неприятия цензурной практики и официального искусства, и даже противостояния им. Эта дорога была опасной. И, главное – она вела в гетто, в замкнутый мир артистического подполья, откуда фактически не было выхода к широкому читателю, но имелась прямая дорога в кабинет следователя КГБ. Но, несмотря на это, новое литературное поколение не пряталось, не скрывало рукописи, а громко читало свои стихи и прозу. Правда, не на сценах творческих клубов и не с экранов телевизоров, а на квартирных вечерах и с магнитофонных лент.

Тем временем у многих известных и вполне легальных авторов рукописи пылились в столах. Авторы, да – имели признание, но тексты их – нет: не отвечали ожиданиям. Ни идеологического начальства, ни литературной бюрократии. Вот и лежали они в столах до лучших времен, которые, верилось, конечно, настанут. Но когда? Когда?

А пока всё больше книг засылалось на Запад. И не обязательно в открыто оппозиционные эмигрантские «Посев», «Континент» и «Грани». Был тот же «Ардис», другие более нейтральные издательства. Да, Гладилин, Булат Окуджава, Владимир Войнович, когда власть наступала на горло с особой силой, бывало, отдавали тексты в антисоветский «Посев». И готовы были получать нагоняй. Потому что писатель не может жить, если его книги не выходят. И плевать ему на любой идейный контроль. А контроль не унимался – требовал раскаяний.

А грамотный советский народ меж тем рождал новых писателей. И даже талантливых! И они не