Однажды утром, застилая постель, он подложил туда дикобраза. Из подушки вытряхнул все гусиное перо и набил ее крапивой, а в матрас подсунул острые камни. Он начистил до блеска мраморные полы и посыпал их тальком, чтобы они скользили. В тапочки генерала засунул по кактусу. Вылил в умывальник бутылку коньяка, которую Аргус фон Сфорцески держал на ночном столике, и налил туда слабительное.
Тем временем генерал сидел в своем кабинете и втыкал булавки в карту Италии. И с каждой булавкой он приговаривал: «Хлоп! Еще одного патриота проткнули!» Это чтобы вы могли себе представить, каким беспощадным и жестоким человеком он был.
В полдень он приказал принести обед.
Примо-Примина взял у повара поднос для генерала и отправился к нему. По дороге он плюнул в суп, подложил живых червяков в котлеты и скорпионов в салат. В вино вылил пузырек красных чернил, а вместо сыра положил здоровый кусок мыла. С торта снял взбитые сливки и выложил пену для бритья.
Генерал был так голоден, что смел все без разбора. А когда доел, положил руку на живот и завопил: «Спасите-помогите! Мне плохо! Позовите доктора!»
Слуги подняли его и понесли в комнату, чтобы уложить в постель. Но они поскользнулись на тальке и так сильно шарахнули генерала об пол, что он сломал ногу. Огорченные слуги подняли его и надели ему тапочки.
— Ай-ай-ай, — закричал генерал. — Мои бедные пальцы! Положите меня в постель, придурки!
(Он так обходился со слугами, потому что они были итальянцами.)
— Положите мне подушку под спину.
Он почувствовал ужасное жжение, но не знал, что это крапива. А когда дикобраз зашевелился и вонзил свои иглы ему в икры, он подумал, что это боль от перелома.
— Ну когда же придет этот копуша доктор? — роптал он. — Я тут умираю, а он болтает с часовыми на улице. Может, он проклятый карбонарий, который хочет моей смерти?
— Что вы, генерал! Он один из наших, — сказал ему его ординарец. — Это очень надежный человек. До того как его приняли в наш штат придворным врачом, он был палачом в Вене.
— Хорошо. Но пусть поторапливается. А пока выпью-ка я бокальчик коньяка, чтобы немного взбодриться.
Он выпил, и у него тут же чудовищно разболелся живот. Доктор не приходил, потому что Примо подкараулил его в пустынном коридоре. Он оглушил его, связал и запер в шкафу. Но предварительно снял с него форму, приклеил фальшивые усы и превратился в придворного врача Австрийской армии В этом наряде он пробрался в спальню генерала, подошел к его постели и взял его за запястье.
— Доктор, мне плохо. Я умираю, — прохрипел больной.
— Вот именно, — сказал Примо по-австрийски (он был такой умный, что знал все языки). — Вам остались последние минуты жизни.
— А вы уставились на меня, как баран на новые ворота! Проклятье, сделайте же что- нибудь! Доктор вы или не доктор? Зачем я вас позвал?
— Я попробую вас вылечить, — сдержанно сказал Примо, — но предупреждаю вас, что надежды мало.
Он сделал ему семь уколов в разные части тела. Чтобы уколоть его побольнее, он обломал все иглы от шприцев, которые нашел в чемоданчике доктора. Наклеил ему пять пластырей на самые волосатые участки тела и сорвал их, сделав вид, что перепутал. А потом дал ему выпить два литра очень горького лекарства.
Генералу становилось все хуже. Крапива жгла кожу, дикобраз под простыней кололся все сильней.
— Случай безнадежный, — сказал Примо, — советую вам послать за священником.
— Да-да. Позовите полкового священника, — сказал генерал.
— Я позову его, — вызвался Примо и вышел из комнаты.
Он достал из чемоданчика доктора рясу, которую приготовил заранее, отклеил фальшивые усы и переоделся в священника. Потом вернулся в спальню.
— Я пришел исповедовать тебя, — сказал он на чистейшей латыни (ведь он был очень умным и знал все языки). — Расскажи мне о своих грехах.
Слуги и ординарец оставили их одних, и генерал начал рассказывать обо всех своих деспотических выходках и несправедливостях по отношению к итальянским патриотам, особенно к карбонариям.
За каждый грех Примо со всей мочи ударял его розгами по рукам и приговаривал:
— Кайся-кайся, поганец! Кайся-кайся, негодяй! В наказание тебе придется подать в отставку и закрыться в монастыре, где ты будешь питаться одними сухарями и вареной крапивой.
— Но значит, я не умру! — возразил генерал.
— На этот раз нет. А там посмотрим.
— Это нечестно! Я хотел красивых похорон, с черными конями с перьями, с пушками на колесах, оркестром и строем моих солдат, которые плачут и говорят, каким я был героем. И мне хотелось могилу в усыпальнице Кафедрального собора и большой памятник на площади, окруженный цепями, чтобы на него не взбирались мальчишки.
— А получишь кукиш с маслом. Ты этого всего не заслуживаешь, — сказал Примо, его было не разжалобить.
Он свистнул, и в окно пролезли пятеро карбонариев, переодетых в монахов. Один из них приставил пистолет к голове бывшего умирающего и сказал:
— Теперь бери листок бумаги и пиши: «Я подаю в отставку. Я мерзкий червяк. Да здравствует Италия, да здравствуют патриоты, да здравствуют карбонарии! Аргус фон Сфорцески».
Они завернули его в одеяло с кровати и утащили вон. С того дня от него ни слуху ни духу.
Примо Тонипума поздравили все патриоты и, закончив воссоединение Италии, приказали возвести ему прекрасный памятник на рыночной площади.
