вышли на берег и были истреблены буртасами, а отчасти булгарами-мусульманами, в стране которых искали себе убежища. Вся их добыча, плоды тяжелых трудов, достались в чужие руки. Избегли меча только немногие.
Силы Киевской Руси расстроились совершенно вследствие этого поражения, и вот почему, вероятно, летопись наша молчит двадцать пять лет о ее действиях, извещая только о краткой войне с печенегами.
Это кочевое турецкое племя, подвинувшись из-за восточных низовий Волги, заняло в то время южное перепутье всех своих предшественников — гуннов, угров, аваров, нынешние Новороссийские степи, и с 913 года начало набегами своими тревожить русские владения, хотя Игорь, быв с ними сначала в мире, и указывал им путь к Дунаю, где, по левому берегу, уже господствовали их соотечественники.
Торговые сношения руси с прочими восточными племенами не прерывались, несмотря на это несчастное событие, и вот что рассказывает нам о них арабский географ XIII века Якут, в дополнение наших сведений об этом племени, которое вскоре у нас совершенно ославянилось.
«Ахмед, сын Фодлана, посланный (в 922 году) Калифом Муктедиром из Багдада к Царю Болгаров, описал виденное им на пути: я читал его записки, и сообщаю оные здесь не без удивления.
Я видел Русских купцов, — говорит он, — в пристани реки Итиля (Волги). Росту они высокого и стройны, как пальма; тело у них красное. Они не носят ни кафтанов, ни камзолов: мужчина накидывает на себя сбоку грубую одежду, так, что одна рука остается свободной. У всякого топор, большой нож и меч. Никогда не ходят они без оружия. Мечи их широки и работы франкской, с насечкой. У всякой женщины привязана на груди маленькая коробочка, железная, медная, серебряная или золотая, соразмерно с достатком ее мужа. На коробочке кольцо; к кольцу привязан нож. На шее цепи золотые и серебряные. Муж, имеющий десять тысяч драхм, заказывает для жены цепь золотых дел мастеру; приобретая еще десять тысяч дает ей вторую, и так далее. Посему богатые русские жены носят множество цепей. Главным их украшением считается зеленый бисер. Мужья платят по целой драхме за бисерину для женского ожерелья.
Приплывая из своей земли, бросают якорь на широкой реке Итиле; выходят из судов и строят себе большие деревянные шалаши на обеих ее сторонах. В каждом живет человек 10 и 20. У всякого длинная, широкая лавка, на которой он сидит со своей женой и с продажными невольницами… Всякое утро женщина приносит господину чашу с водой; он моет себе лицо, руки, волосы; а она чешет ему голову гребнем.
Сойдя на пристань, каждый идет в свой шалаш, имея при себе хлеб, мясо, лук, молоко и вино; потом идет к высокому деревянному болвану, окруженному малыми, падает ниц и говорит: „О Владыко! Я приехал издалека с таким-то числом невольниц, соболей, и шкур… вот тебе дар мой!“ Кладет все перед болваном, говоря: „Пошли мне доброго купца с серебряными и золотыми деньгами!“ Уходит; но в случае худого торга опять идет к болвану с дарами; приносит оные и маленьким болванам, моля их о заступничестве и кланяясь им смиренно. Когда же выгодно сбывает все с рук, тогда говорит: „Владыка помог мне; теперь я должен платить ему“. Убивает несколько быков, овец; раздает мясо бедным, кладет остаток перед большим и маленькими истуканами; вешает на первом головы убитой скотины, и, когда собаки ночью съедят все мясо, все головы, купец говорит: „Владыка благоволит ко мне: он скушал дар мой“.
Кто из них занеможет, для того разбивают вдали шатер, переносят его в оный, оставляют там хлеб с водою, не подходят к больному близко и не говорят с ним, но ежедневно посещают его, особенно бедного или раба. Выздоровев, он возвращается к своим; если же умрет, то свободного предают огню, а раба оставляют в пищу псам и хищным птицам.
На вора или разбойника надевают петлю, вешают его на высоком дереве и так оставляют, пока от ветра и дождя истлеет.
Слышав, что они сжигают своих умерших начальников с обрядами весьма странными, я ждал случая видеть оные и видел собственными глазами. Умершего опустили в могилу и десять дней над ним сетовали, пока скроили и сшили ему одежду.
Бедного обыкновенно кладут в новую маленькую ладью и сжигают в ней; имение же богатого, собрав, делят на три части: одну дают родственникам; на другую шьют ему платье; на третью покупают меду, чтобы пить его в тот день, в который жена покойника убивает себя и вместе с господином своим сжигается. Вино пьют они день и ночь, так, что некоторые держа чашу в руке, умирают. По смерти знатного мужа, родные спрашивают у его женщин и отроков: „Кто из вас хочет умереть с ним?“ Один из них ответствует: „Я!“ После чего спрашивают у женщин: „Кто из вас желает умереть с ним?“ Одна говорит: „Я!“ Тогда приставляют к ней двух женщин, чтобы всюду ходить за нею и даже мыть ей ноги; а родные начинают кроить платье умершему и все нужное готовить. Между тем, женщина всякий день пьет, поет и веселится.
Когда настал день сожжения, я пошел на реку, к ладье умершего, но ладья уже стояла на берегу, на четырех деревянных столбах, окруженных большими, деревянными же, болванами. Люди ходили взад и вперед, произнося слова, для меня не вразумительные. Мертвый лежал вдали, в своей могиле. Принесли скамью на ладью со стегаными покрывалами, греческой парчой и подушками из такой же парчи. Пришла старуха, именуемая у них ангелом смерти, и разостлала все вещи на упомянутой скамье. Сия-то женщина занимается шитьем платья и всеми приготовлениями; она же убивает и женщину… Придя к могиле, отрыли землю, приподняли доску и вынули мертвого из могилы: он был в полотняной одежде, в какой умер. От жестокого холода сей земли труп весь почернел. В могиле с мертвым стоял мед, лежали плоды и лютня: их также вынули. Умерший, кроме цвета, не изменился ни в чем. Надели на него исподнее платье, сапоги, пояс, камзол, кафтан парчовый с золотыми пуговицами и соболью шапку, отнесли его в ладью, положили на стеганое покрывало, обложили подушками; принесли мед, плоды, благовонные травы, хлеб, мясо, лук, и все поставили перед ним или возле; положили сбоку оружие умершего. Привели собаку, разрезали ее на две части, и бросили оные в ладью; привели двух коней, которых гоняли кругом до поту, двух волов, изрубили их мечами и бросили мясо в ладью; принесли еще петуха с курицей, зарезали и бросили туда же.
Между тем, женщина, коей надлежало умереть, ходила с места на место и вошла в один из шатров, где лег к ней друг или родственник господина ее, и сказал: „Скажи господину своему, что ты сделала это из любви к нему…“ Это было в пятницу после обеда. Женщину подвели к чему-то, сделанному ими наподобие колодезного сруба: она стала на руки мужчин, заглянула в сруб и произнесла какие-то слова. Ее спустили с рук и снова подняли, в другой и в третий раз. Ей подали петуха: отрезав ему голову, она кинула; а его другие взяли и бросили в ладью. Я требовал объяснения. „В первый раз, отвечал мне переводчик, женщина сказала: вижу здесь отца и мать свою. В другой раз: теперь вижу всех моих умерших родственников. В третий раз: там господин мой: он сидит в раю, прекрасном, зеленом. С ним мужи и юноши. Он зовет меня: пустите меня к нему!“ Ее повели на ладью. Она сняла с себя запястье и отдала старухе, называемой ангелом смерти; сняв кольца с ног, отдала их двум служащим женщинам, коих называют дочерями ангела смерти. После сего взнесли женщину на ладью, но не впустили в каюту. Пришли мужчины с щитами и палицами и дали ей стакан меду. Она взяла его, запела и выпила. Переводчик сказал мне: „Это в знак прощания с ее милыми“. Ей дали другой стакан: она, взяв его, запела длинную песню. Но старуха велела ей скорее выпить и войти в каюту, где лежал господин ее. Женщина была как бы поражена и не хотела идти туда, засунув голову. Старуха схватила ее за голову, втащила в каюту и сама вошла с нею. Мужчины начали бить палицами в щиты, чтобы другие женщины не слыхали ее крика и не устрашились бы также умереть некогда вместе со своими господами. После того вошли в каюту 6 мужчин… Наконец, положили женщину возле умершего господина. Двое взяли ее за ноги, двое за руки, а старуха, ангел смерти, надела ей петлю на шею и подала веревку двум остальным мужчинам, чтобы тянуть за оную; взяла широкой нож и, вонзив его в бок ей между ребрами, извлекла оный; а мужчины тянули за веревку, пока женщина испустила дух.
Тогда явился ближайший из родственников, нагой; взял в одну руку полено, зажег его, пошел задом к ладье, держась другою рукою?…, и зажег дерево под ладьей. Другие пришли также с пылающими отрубками и бросили их на костер. Скоро все запылало: костер, ладья, комната, тело господина и женщина, и все, бывшее в ладье. В ту же минуту подул сильный ветер, и пламя расширилось.
Подле меня стоял один русский, разговаривая с моим переводчиком. Я спросил у переводчика, что говорит ему русский! „Вот что, отвечал он: Вы, аравитяне, очень глупы: человека, который был вам милее всех, зарываете в землю, где служит он пищею червям; но мы в минуту сожигаем его, чтобы он вдруг
