плясания, воплеве, песни…»
Слово о полку Игореве свидетельствует, что были особые певцы, — вроде северных скальдов, — которые на таких пирах воспевали славу князей.
«Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашеться мышию по древу, серым волком по земли, сизым орлом под облакы. Помняшеть бо речь первых времен усобице, тогда пущашеть десять соколов на стадо лебедей — который дотечяше, та преди песнь пояше: старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зареза Редедю пред полки Касожьскими, красному Роману Святославичю. Боян же, братие, не десять соколов на стадо лебедей пущаше, но своя вещия персты на живыя струны въскладаше, они же сами князем славу рокотаху. Почнем же, братие, повесть сию от стараго Владимира до нынешняго Игоря…»
В былинах эти певцы изображаются еще живее. Приведем некоторые подобные места, соединяя их из разных песен.
Во славном во Новеграде Как был Садко купец, богатый гость, А прежде у Садка имущества не было: Одни были гуселки яровчаты, По пирам ходил-играл Садко. Садка день не зовут на почестен пир, Другой не зовут на почестен пир, И третий не зовут на почестен пир. Потом Садко соскучился…
Он мастер Ставер в гусли играть, Игр играть и напевок напевать Про старые времена и про нынешни, И про все времена досюлешны.
…Пошел Добрынюшка Микитинец К князю Владимиру на почестен пир. Сокручивается в платы скоморошныя, Идет в терем златоверхватый По ступенчикам идет по наличныим, Ступенчики гибаются, весь терем шатается. Говорит Владимир князь стольно-Киевский: Скоморошье место на запечье. А Добрыня скочил на печку на муравленую, Он натягивал в гусельках, налаживал Двенадцать струночек золоченыих,
И зыграл он в гуслицы яровчаты, Выигрывал хорошенько из Царя-града, А из Царяграда до Иерусалима, Из Еросалима к той земле Сорочинския. Третий раз стал поигрывати Все свое похоженьице рассказывати. На пиру игроки все приумолкнули, Все скоморохи приослушались: Этакой игры на свете не слыхано, И на белоем игры не ведано.
Все народы приближалися, И Добрынюшке покланялися.
Тая-то игра прилюбилася Всему кругу молодецкому Всему поезду княженецкому.
Князю игра-та по уму пришла, Сам говорил таково слово: Ай жа ты детина (молода) скоморошина! Опущайся со печки муравлены, Выбирай себе место, где тебе любое.
Ставал Владимир князь на резвы ножки, Наливал-то он чару зелена вина, Подносил к молодой скоморошине.
В былине о Чуриле Пленковиче указывается еще на следующее занятие скоморохов:
И возговорит княгиня Опраксия: Ай же ты, солнышко Владимир князь! Положи-тко Чурилу в постельнички, Чтобы стлал он перину пуховую, И складал бы зголовьице высокое, И сидел бы у зголовьица высокого, Играл бы в гуселышки яровчаты, И спотешал бы князя Владимира.
Во вступлении к Волынской летописи встречается следующее, не совсем ясное место о подобном обычае у половцев: «По смерти же Володимере оставшю у сырьчана единому гудцю же Ореви, посла и в Обезы, река: Володимер умерл есть, а воротися, брате, поиди в землю свою; молви же ему моя словеса, пой же ему песни Половецкия».
Есть древний след тостов или здравиц.
1065. «Княже, хочу на тя пити, говорит катапан греческий Ростиславу Владимировичу в Тмуторакани. Оному же рекшю: пий…»
Посты, однако же, строго наблюдались. Доказательством тому служит, какое страшное смятение произошло во всем православном мире (1164) вследствие учения владимирского епископа Леона.
«Неести мяс в господьскыя праздникы, в среды и в пяткы, ни на Рождество Господне, ни на Крещенье. И бысть тяжа про то велика пред князем Андреем, предо всеми людьми, и упре его (Леона) владыка Феодор. Он же иде на исправление Царюгороду».
Все наши князья сочли обязанностью снарядить особые посольства в Константинополь, чтобы там удостовериться в истинном учении. Победа осталась на их стороне.
Через четыре года воинами великого князя Андрея суздальского взят был Киев (1169), «его же не было никогда же», и летописец Суздальский торжественно приписывает это несчастье новому учению, которое разделял киевский митрополит.
Вообще, образ жизни князей, их времяпрепровождение в дни мира было следующим:
Вставали они рано поутру, со светом. «Первое к церкви, — говорит Мономах, — да не застанет вас солнце в постели, тако бо отец мой деяшеть блаженный и все добрии мужи свершении. Заутренюю отдавше Богови хвалу, и потом солнцю всходящю и узревше солнце, и прославити Бога с радостью».
По праздникам князья присутствовали при богослужении.
1125. О Мономахе сказано: «Жалостлив же бяше отинудь, и дар си от Бога прия, да егда в церковь внидяшеть, и слыша пенье, и абье слезы испущашеть, и тако молбы ко владьще Христу со слезами воспущаше».
Смоленский князь Давыд Ростиславич ежедневно посещал церковь (1199).
С Владимирком галицким (1152) случился удар, когда он шел от вечерни.
Андрей Боголюбский «к заутрени в нощь входяшеть в церковь и свещи вжигивашет сам».
1169. Великий князь Ростислав «по вся недели (в продолжение Великого поста) причащение имаше, слезами омывая лице свое и воздыханием частым смиряя себе, и стонание от сердца своего испущая, всим видящим его в толици смиреньи стояща, и тако не можаху удержатися от слез».
Службу слушали, вероятно, на полатях, в домовых церквях:
1152. «Якоже съеха Петр (посол великого князя Изяслава Мстиславича) с княжа двора, и Володимер (галицкий) поиде к божнице, ко святому Спасу на вечернюю, и якоже бы на переходех до божници, и ту виде Петра едуща, и поругася ему… и то рек иде на полати, и отпевше вечернюю», и проч.
Такие полати, кажется, мы видим при церкви в Боголюбовом монастыре близ Владимира, где великий князь Андрей слушал божественную службу.
Затем следовал завтрак.
«Да заутрокай, брате, говорит Святополк приглашенному Васильку, и обещася Василко заутрокати».
1095. «На утрия в неделю, заутрени суще године, пристрои Ратибор отрокы в оружьи, истобку пристави истопити им. И присла Володимер отрока своего по Итлареву чадь… зоветь вы князь Володимер, рекл тако: обувшеся, в тепле избе заутрокавше у Ратибора, придите ко мне».
После завтрака князь садился думать с дружиной или оправливать людей, как то видно из Поучения Мономаха:
«Тоже и худаго смерда и убогыя вдовицы не дал есмь сильным обидети, и церковнаго порядка и службы сам есмь призирал».
О Владимире Ярославиче галицком сказано, что он «думы не любяшет с мужами своими».
Вместо думы и суда, иногда, Мономах предлагает детям:
«Или на лов ехати или поездити».
Охота, за зверями и птицами, была любимым занятием в древности. Предлагая места об охоте, напомним прежде об охоте Олега и Люта Свенельдича из норманнского периода.
Яснее всего княжеская охота видна из описания Мономаха:
«Конь диких своима рукама связал есмь, в пущах 10 и 20 живых конь, а кроме того иже по рови ездя имал есмь своима рукама те же кони дикие: тура мя два метала на розех и с конем, олень мя один бол, а 2 лоси, один ногама топтал, а другый рогама бол, вепрь ми на бедре меч отял, медведь ми у колена подклада укусил, лютый зверь скочил ко мне на бедры, и конь со мною поверже: и Бог неврежена мя съблюде, и с коня много падах, голову си розбих дважды, и руце и нозе свои вередих».
1091. «Всеволоду ловы деющю звериныя за Вышегородом, заметавшим тенета, и кличаном кликнувшим…»
1144. «Вшедшю Володимеру в Тисмяничу на ловы».
1180. Давыд Ростиславич по Днепру «в лодьях, ловы дея, а Святослав ходяшеть по Черниговьской стороне, ловы дея противу Давыдови».
