«Что Бог даст» – это не более чем клише,
«О, мадам Депо, как это любезно с вашей стороны, Бог мой!» – говорю я управляющей и с удивлением вижу, как старуха, выйдя из-за стойки, предлагает мне донести до комнаты сумку с покупками. По-видимому, слухи о моем новом богатстве смягчили сердце этой ростовщицы. «С удовольствием приму вашу помощь, мадам. Покупки совсем нетяжелы, но затащить их на второй этаж – настоящий подвиг для моих старых ног».
«Мне это в радость,
Около пяти часов ко мне обычно заходит Ассунта Джованьини, единственный человек, имеющий ключи от моей двери. Она называет себя моей «лучшей подругой», и я не возражаю против этого: почему бы и нет? Ведь нужно же кому-то доверять. Ассунта хорошая женщина, ей принадлежит небольшой чистенький ресторанчик на соседней улице под названием «Ле Кольбер, экономные блюда». Каждый день она терпеливо помогает мне стелить постель и убирать со стола после обеда. Наверное, она тоже думает, что я где-то прячу свое состояние, и надеется стать моей наследницей… Я недоверчива, и мне порой кажется, что это и есть причина ее расположения. Кроме того, ею движет тщеславие, поскольку люди считают ее человеком, много знающим обо мне. «Расскажите мне что-нибудь о своем прошлом, мадам», – не раз просила она меня, но я не поддаюсь, показываю ей десятки фотографий, которыми обклеена моя комнатка, и пожимаю плечами: «Здесь все, Ассунта, смотрите сами». Думаю, моя соседка жаждет узнать о каком-нибудь величайшем секрете или по крайней мере услышать интересную сплетню, чтобы потом рассказать об этом своим приятельницам. Но мне уже в течение многих лет – за исключением этого глупого утра – удается уклоняться от расспросов, будто четыре замка на моей двери не пропускают воспоминания. С какой стати я должна рассказывать, например, о своем обучении у маэстро Беллини или последующем триумфе в нью-йоркском «Эден мюзе»? В моем возрасте не стоит говорить о прошлом, и не только потому, что больно вспоминать невозвратное, но и потому, что воспоминания блекнут, когда их часто беспокоят, теряют ценность. Нет-нет, никаких излияний. «Пожалуйста, расскажите нам, что делала Белла Отеро в последние годы? Часто ли она вспоминала времена былой славы? Сколько пикантных секретов она вам доверила?» Наверное, об этом будут спрашивать журналисты мою подругу Ассунту Джованьини после того, как я умру. Но, если Ассунта честна, она сможет оказать лишь то, что я была очень замкнута, ни с кем не делилась воспоминаниями, даже с ней, и целыми днями раскладывала пасьянс, слушая радио, или читала романы, сидя на софе. Или чтобы добавить любопытный штрих, она может с полным основанием поведать, как много времени посвящала я своему туалету, – бесконечные часы, это правда. И вполне естественно. Я всегда считала, что следует выглядеть ухоженной, готовой к любому непредвиденному визиту, даже когда не ждешь никого, кроме Смерти.
«До свидания, дорогая», – говорю я Джованьини, когда она заканчивает свои милосердные хлопоты. Она укутала меня одеялом, чтобы я немного поспала. «Мы довольны? Нам понравились яички всмятку? – спрашивает она, употребляя это покровительственное «мы», – так обычно обращаются к детям, старикам, больным и особенно к сумасшедшим. – Подремлем чуток? Поднимем немного одеяльце?» Я притворяюсь спящей, а может, и на самом деле уже сплю, потому что иначе откуда это видение? Откуда возник огромный пароход, закрывающий улыбающееся лицо Джованьини?
Ассунта на цыпочках удаляется, закрывает дверь на четыре замка, но видение не исчезает. Теперь у меня не остается сомнений: это корабль, сумевший проникнуть сквозь стены комнаты Беллы Отеро. Интересно, видит ли его Гарибальди?
Гарибальди? Гарибальди! Но, похоже, канарейка ничего не видит: она повернулась к балкону, высматривая своих друзей голубей.
Боже мой, кажется, голова снова собирается сыграть со мной злую шутку. Это проклятие стариков – вспоминать против воли и забывать, когда мы этого не хотим. Или, может быть… это не воспоминание, а просто кошмарное сновидение – из тех, что посещают нас в полусне сиесты. Сновидение или воспоминание какая разница? Но я готова поклясться, что сейчас перед моими почти мертвыми, глазами возникла статуя Свободы.
Нью-Йорк конца XIX века
Ровно через сто десять лет после того, как пароход «Ла Бургонь», доставивший Каролину Отеро в Америку причалил к пристани, я прилетела в Нью-Йорк в поисках сведений о начале ее артистического пути. Мое пребывание в Америке оказалось весьма плодотворным – я нашла немало интересных документов. Мне было известно, что Эрнест Джургенс, используя различные ухищрения и подкуп прессы, сумел сделать Каролину звездой. Однако мне хотелось знать об этом периоде ее жизни подробнее, покопаться в архивах и побывать в тех– местах, которые она посещала, хотя до наших дней мало что сохранилось. Мои друзья Людмила и Ченчо Ариас предложили пожить у них, а еще один друг, Франсиско Серрано, имевший больше терпения, чем святой Иов (оно ему, например, понадобилось, когда я пришла в отдел периодики Колумбийского университета, чтобы посмотреть на микрофильмах газеты той эпохи… без очков), любезно снабжал меня любой социологической информацией о том времени. В результате удалось собрать сведения о первом успехе Каролины Отеро как танцовщицы, а также другие данные, необходимые для понимания событий, произошедших во время ее пребывания в Америке с конца 1890 года.
Теперь мне хочется обрисовать Нью-Йорк; Представший перед Каролиной Отеро. Разумеется, в те времена существовало много «Нью-Йорков»: город рабочих, живших почти впроголодь, портовый и деревенский и город иммигрантов, прибывавших со всех концов света, и Нью-Йорк миллионеров. И каждый существовал отдельно, потому что в этом городе, как нигде на земле, сосуществующие миры никогда не пересекаются.
Нью-Йорк миллионеров, открывшийся Каролине Отеро, только что заменил газ на электричество. Автомобили получали все большее распространение, особенно после Первой международной автомобильной выставки. На Бродвее, этом зеркале прогресса, уже пару лет с большим успехом шла комедия, рассказывавшая о преимуществах и недостатках нового изобретения, называемого телефоном. С другой стороны, интересно отметить, что в последнее десятилетие XIX века двадцать пять процентов населения имело немецкое и голландское происхождение, и самые влиятельные семейства из них были известны как «Четыреста». Эти состоятельные «Четыреста» жили в замкнутом мире, не допуская в него тех, кого они называли
Среди людей этого круга, куда вскоре попала Каролина Отеро, возникли
