приказа серебро неумолимо подходило к концу. Приходилось экономить - еще пара недель, и, пожалуй, хоть на паперть иди христарадничать, а ведь еще дела делать да потом до Москвы добираться. Тут призадумаешься, завздыхаешь.
- Что, мил человек, вздыхаешь? - На скамью рядом с Иваном опустился здоровенный мосластый мужик с пегой всклокоченной бородой и красными мозолистыми руками. Мокрый армяк мужик так и не снял, лишь распахнул на груди и теперь дожидался служку с заказанным переваром.
- Чего вздыхаю? - Иван улыбнулся. - А грустно чего-то, да дождь, собака, льет - на улицу, носа не замочив, не выйдешь.
- Да уж, - охотно согласился мужик. - Мефодий сегодня. А на Мефодия дождь - так сорок ден дождь, примета такая.
И в самом деле, как раз сегодня был очередной церковный праздник, день священномученика Мефодия, епископа Патарского, известного на Руси как Мефодий-перепелятник. С этого дня люди, охотившиеся на перепелов, - их так и называли, перепелятники - специально наблюдали за озимыми: ежели над полем летят паутины да носится мошкара - там и будут перепела собираться, так и жди удачи охотничьей.
К столу подбежал служка, поставил с поклоном кружицу:
- На здоровьице!
- Козьма Куцее Вымя, артельный староста, - подняв кружку, улыбнулся мужик. - Ну, за знакомство!
- Иван, Леонтьев сын, торгового гостя приказчик, - в свою очередь представился Иванко. Выпили. В голове зашумело.
Козьма с укоризной качнул головой:
- Чтой-то ты мало пьешь, Иване!
- А я вообще… - Выдохнув, юноша справился с нахлынувшим опьянением. - Вообще малопьющий.
- Малыми кружечками, что ль, пьешь? - хохотнул артельщик. - Поня-а-атно.
И больше как отрезало - с выпивкой не приставал. Сам-то пил сколько хотел, а знакомца нового не неволил. Дальше, слово за слово, пошла беседа. Козьма оказался не местным, из Новгорода, однако в Тихвине бывал не впервой и многих здесь хорошо знал. Этим и воспользовался Иванко: сославшись на указ мифического купца - своего хозяина, - стал выспрашивать подробненько про лоцманов да баркасы.
- А купчине твоему в которую сторону плыть-то? - полюбопытствовал артельный староста. - По Волхову аль по Мологе да Чагодоще - к Волге?
- В Стокгольм, - негромко отозвался Иван.
- А, в Стекольны, - по-своему обозвал шведскую столицу плотник. - Знаем сей град.
- Бывал, что ли? - Юноша недоверчиво моргнул.
- И не раз, - спокойно, без всякого хвастовства, отозвался собеседник. - Нашим гостям торговым избы там ладили да амбары. Ино до осени не успели, остались и на зиму - с подрядчиком познакомились, вот как с тобой, в корчме, после и свеям домишки рубили. Энгельберт Хазер, подрядчик, хоть и лютерской веры, а человек оказался честный. На верфях подрабатывали, где корабли рубят. Ух, я тебе скажу, и кораблищи - огромные, не то что наши карбасы. Океанских плаваний суда, понимать надо!
- Так ты, чай, и лоцманов знаешь, и карбасных?
- Знаю, - Козьма улыбнулся. - Не всех, но многих. Вишь, во-он, у дальней стены, на лавочке, человечек сидит. Не, не тот, что башкой пьяной к стене привалился, другой, рядом, в немецком кафтане.
- Белобрысый такой?
- Угу. То Терентий Ухо, как раз из заморских лоцманов будет. Свести тебя?
- Давай.
- Ну, обожди немного.
Похлопав чуть захмелевшего Ивана - а захмелеешь тут, куда деться, какими бы порциями ни пил! - по плечу, Козьма Куцее Вымя вразвалочку подошел к лоцману, что-то сказал, кивая на молодого «приказчика». Лоцман Терентий проворно поднялся на ноги и чуть погодя уже сидел на лавке между Козьмой и Иваном.
- Ты его, друже, угости, - шепнул Ивану Козьма.
Юноша так и сделал: подозвал кабацкую теребень, протянул серебряную деньгу - а на все давай, петь, гулять, веселиться будем!
- Ну, вы веселитеся, - ближе к ночи попрощался Козьма, - а мне завтра на Бастрыгина амбарец достраивать да новые сени рубить. Пошел я.
- Удачи тебе, Козьма!
- И вам всем того же.
Артельный староста - хороший мужик! - ушел, сгинул в дождевой пелене, а вместо него в кабак завалило сразу пятеро - все молодые, наглые, с гнусными такими ухмылочками. В другой-то раз Иванко бы попасся - ну, не миновать драки, - а тут опьянел, расслабился, и все вокруг вдруг показались такими хорошими, родными.
- Эх, Терентий, - пьяно улыбнулся Иван. - Давай-ка еще намахнем, что ли?
- Давай, Иване, - лоцман махнул рукой. - Эй, кабацкая теребень, наливай!
И намахнули. Еще по одной, и еще… Иванко никогда не думал, что питухам вот этак весело! Всех вокруг хотелось обнять, сказать что-нибудь такое радостное или уж, на худой конец, затянуть удалую песню.
- А и споем! - обрадованно поддакнул Терентий. - Еще по одной - и споем. Запросто!
Сказано, сделано - выпив, затянули на пару:
Ух, как здорово петь оказалось! И все кругом, кажется, подпевали, когда Иванко дирижировал кружкой. Хорошо стало, благостно, и люди вокруг - уж такие хорошие, нигде таких людей больше нет. И эти пятеро… такие славные парни. Да, похоже, кроме них в кабаке больше и нет никого. Интересно, а где все- то?
- Эй вы, скоморохи, - нехорошо осклабясь, поднялся один из пятерки. - А ну, кончай гунявить, не то враз по сусалам огребете!
- Чего-чего? - глупо улыбаясь, не понял Иван. А потом и до него дошло, что вяжутся. Что ж, драка так драка, раз уж не миновать. - А ну повтори, че сказал!
- Я всякой осляти тугоухой повторять не буду, - подбоченился оскорбитель. Молодой, высокий, морда нахальная, круглая, под горшок стрижка. Под стать ему и дружки - встали, нехорошо похохатывая, подоставали ножи.
- Цыть, - оглянулся на них кругломордый. - Ножики уберите, мы с этими сопленосыми и так потешимся. А ну-ка…
Единым прыжком молодой нахал подскочил к Иванке и с размаху влепил кулаком по уху. Иван и с лавки долой. Следом за ним на пол полетел и собутыльник. Последнего, кстати, узнали.
- А, это Тереха с Белозерской - шпынь.
