Высокий, с широкой грудью, обтянутой белой тенниской, с тщательно, до синевы, выбритыми скулами и черными горячими глазами, он, кажется, заполняет собой всю явно тесную ему комнату. Крупно расхаживая, он треплет — по пути — чубчик сына, дотрагивается до гладко причесанной головы дочери, под мышки легонько поднимает со стула Лиду.
— Обедать, мать, обедать. Хороша хозяйка — гостя заморила!
— Тебя ждала, с подкреплением, — отшучивается Лида; застилая стол скатертью, она искоса посматривает на меня. «Ну как?» — означает, кажется, этот немой вопрос, и я так же украдкой подмигиваю: хорош мужик, ничего не скажешь!..
— Вот этот самый командир роты и не отпустил меня в Ульяновске, — кивает Лида на мужа. — Варвар!
— Еще чего? — подтрунивает он. — Захотела бы — ушла.
— Сашка, бессовестный! — ахает Лида. — Ладно, я тебя выдам! Он, оказывается, с первого дня меня присмотрел. И никуда от себя не отпускал. Только в День Победы и сказал — предложение сделал.
— А ты бы раньше хотела? — продолжает подшучивать Саша.
— Куда там! Так бы и разбежалась.
— Помню, как ты на меня поглядывала. — Саша легонько бьет по донышку коньячной бутылки ладонью и ею же подхватывает послушно вылетевшую пробку. — Пожар, а не взгляд!
За обедом смех и шутки не смолкают, при каждом удобном случае я пытаюсь направить разговор на желательную тему.
— Вы, значит, так всю войну вместе и провоевали?
— Вместе. Только закончили по-разному. Я — старшим сержантом, он подполковником. — Лида бросает на мужа иронический взгляд. — Так в тени и продержал.
— Скромность женщину украшает, — невозмутимо подтверждает Саша.
— Самая дурочка во всем БАКе была, — не сдается Лида.
— Это что за БАК? — цепляюсь я.
— Бомбардировочный авиакорпус. Наша рота связи была ему придана.
— Не просто рота, а отдельная, — поправляет Саша. — Это значит самостоятельное воинское подразделение. Со своим хозяйством.
— Не зазнавайся, не зазнавайся, — задирает Лида. — Кто ты теперь? Чиновник министерства связи. Человек в отставке.
— Не чиновник, а инженер. Не в отставке, а в запасе, — Саша усмехнулся. — Разница существенная.
Пока мы обедаем, огромная сизая туча, закрыв солнце, нависает над городом, замечаем ее только тогда, когда дом вздрагивает от тяжелого раската грома. Лида вскакивает, настежь раскрывает дверцу, ведущую на крохотный балкон.
— Люблю грозу! — возбужденно говорит она, жадно вдыхая резкий чистый воздух, ринувшийся в комнату.
Саша становится с ней рядом, незаметно оттесняя, и, оглянувшись, с улыбкой кивает мне:
— Вот еще одно доказательство неуравновешенности.
Грузная сырая туча лежит, кажется, прямо на крышах, за окном, и в комнате стремительно темнеет. Прямой прицельный дождь переходит в ливень, по улице, взбухая сбитым каштановым цветом, несутся потоки воды. Пропала такая красота!
Сквозь дымную под дождем листву мокро сияют первые огни, с хохотом, сложив бесполезные уже зонты, бегут насквозь промокшие, в прилипших к коленям юбчонках девчата. На какое-то время равномерный шум ливня слабеет и, получив в верхах дотацию, нарастает снова.
— Здорово! Ну, здорово! — в каком-то упоении твердит Лида, и мне кажется, что сейчас она далеко- далеко от нас…
Дождь идет минут сорок, если не больше, и когда он сразу, как по команде, утихает, становится ясно, что день давно кончился. В чистом небе сияет звездочка, в мягкой синеве сумерек, как ни в чем не бывало, горят белые свечи каштанов.
— Спать, ребятишки, спать! — Саша подталкивает к ширме позевывавших Веру и Женю, уходит вместе с ними, и почти тут же оттуда доносится их веселая возня и смех.
— Как маленький, — улыбается Лида.
Поглядев на неубранный стол, она машет рукой, выносит на балкон стулья.
— Интересно все-таки, что за книга у тебя получится?
— Не знаю, — честно признаюсь я, разводя руками. — Слушай, Лида, а ты не пробовала сама писать? По правде сказать, я думал, что ты обязательно будешь или писателем, или журналистом. Если, конечно, преодолеть твою привычку скакать в сторону.
— Нет. — Лида отвечает серьезно, не обратив внимания на шутку. — Просто баловалась. Я очень хотела стать врачом. И до сих пор жалею, что не сумела кончить институт. После войны почти десять лет жили за границей. Верушка тяжело болела. Это она сейчас выправляться начала.
Прислушавшись — к тому, утихли ли за ширмой, или к влажному лопотанию листвы на улице, — Лида некоторое время молчит, как-то медленно, словно решая что-то, говорит:
— Знаешь, что я написала бы о себе, если б была писательницей? Вот.
Прежде всего я написала бы о том, что в наш век женщина видит много лишнего. Такого, от чего даже в древние времена благородные рыцари оберегали ее.
Например — война.
Кому она досталась легко? Но понимает ли хоть один мужчина, чего она стоила женщине? И в частности той, которая была на войне?
В картинах про войну самая страшная развязка — смерть.
Женщины на войне тоже погибали. Героически. Обыденно. По глупой случайности. По-разному.
Но то, что она видела за четыре года, это не менее страшно, чем смерть. Если брать все вместе.
Молоденький лейтенант, защищающий своей грудью от пули фронтовую подругу, — это, конечно, было. Все было.
Про женщин на войне говорили много. Сколько презрения в этом, помнишь — ПЖ — полевая жена? А кто они? Чаще всего — дурочки с косичками. Обрезали косички, надели кирзовые сапоги и пошли в это месиво. Не щадили себя. Воевали. Гибли. И по глупости, по доверчивости, по неистребимому инстинкту любить принимали черное за белое. Расплачивались одним — исковерканной жизнью. Поздними слезами в одинокую подушку. Неверием…
Я не пытаюсь обобщать. Девчат из нашей роты звали монашками.
Есть такое святое девичье качество — стыдливость. Ты можешь представить, как не терпела ее война? Как она жестоко и методично убивала ее? Солдатскими уборными под первым кустом. Прелыми портянками и мужскими кальсонами. Тысячами неудобств…
Мы были рождены стать любимыми и матерями. А начали с того, что столкнулись со смертью. Во всех ее проявлениях. С вывороченными внутренностями и оторванными ногами. С синими языками повешенных и рвами, доверху набитыми трупами… Вот так — от косичек с бантами и прямо до этого. Говорят, бабьи слезы — вода. А они часто — кровь…
Есть памятник Зое. Лизе Чайкиной. Но благодарное человечество забыло поставить памятник Женщине. А памятник простой: высоко-высоко, возвышаясь над полями и горами, стоит Женщина и держит в руках земной шар. Я обязательно написала бы об этом!..
Потом бы я рассказала об одной такой женщине, которая вернулась с войны.
Ей в какой-то степени повезло. Тоскующий по семье майор или капитан не пытались сделать ее своей недолгой любовницей. Ей попался человек, который оберегал ее, не менее глупенькую, кстати, чем все остальные. Короче — она служила в отдельной роте связи.
Может быть, единственное достоинство этой женщины — неистребимая вера в жизнь. Вся изнанка войны не скомкала ее. Теперь она живет в чудесном городе — Киеве, и хотя очень досадует, что у нее тесная квартира, всем остальным она довольна и счастлива. У нее очень хороший муж, сынишка и дочка, в которых она не чает души. Правда, она когда-то мечтала стать врачом и не стала им. Она понимает, что не
