— Богатей! — круто повернулась Агриппина Семеновна. — Да на твои калечные кошку не прокормишь! Вот!
Рывком поднявшись, Корнеев двинулся на Агриппину Семеновну, бледный и страшный.
Она взвизгнула, метнулась к дверям и поняла, что угроза миновала: Корнеев сидел уже на стуле, уцепившись за спинку, часто дышал.
— Не казни девку, — кричала Агриппина Семеновна. — Слышишь — не казни! А не послушаешь — к себе уведу, вот те крест святой — уведу!
И она так хлопнула дверью, что стекла в двойных рамах зазвенели.
Вернувшись на работу, Полина все спокойно обдумала. Работать, конечно, она будет так, как работала до сих пор, — от добра добра нечего искать. Сам же когда-нибудь похвалит. Главное — надо быть осторожнее и здесь, и дома.
Придя к такому хладнокровному выводу, Полина горько вздохнула: вот жизнь — от своего мужа скрываться приходится!
С этого дня Полина притаилась. Она отказалась от намерения купить Федору присмотренное в комиссионном магазине пальто, питаться стали скромнее, и Федор — вот чудак-то! — был доволен. Полина, правда, стала к нему ласковее и внимательнее. Лишь бы все было спокойно и тихо.
Однако Полина ошибалась, думая, что муж обо всем забыл. Следить за женой Федор Андреевич, правда, перестал — было в этом что-то непорядочное, нечистоплотное, но не так-то легко отмахнуться от неприятных, не дающих покоя мыслей.
Ведь он никогда не называл Полю этим страшным словом — воровка. Почему же она сама выкрикивала его? Если ни в чем не виновата, почему так легко простила она его подозрения? Неужели он всегда ошибался в ней? В чем?..
Перебирая мысленно пережитые годы, Корнеев пытался найти ответ на свои вопросы, отыскать в прошлом то, что тревожило его в жене теперь. Он был честен, даже придирчив в этом анализе, но не подозревал, что он не мог еще стать беспристрастным судьей хотя бы потому, что слишком близкое и дорогое судил.
Полина всегда была практичнее его — ну и что же, разные характеры… Однажды она рассердилась, когда он много потратил на газеты и журналы. Да — хозяйка, сам он был всегда беспечным. Когда-то Поля мечтала скопить или выиграть на дом, Федор еще подтрунивал, слыша, как молоденькая жена вдохновенно фантазировала о доме с садом. И в этом ничего худого нет, живут же люди и в своих домах..
Прислушиваясь к ровному, спокойному дыханию жены, Федор Андреевич поднимался с кровати, подходил к окну. Разгоралась и тускнела папироска; от теплого дымка на стекле, затканном морозными узорами, протаивало пятнышко и расползалось все шире и шире.
С утра окна задергивало мутно-серой пеленой метели, разгульный ветер хлестал по стеклу ледяной крупкой. За ночь комнату основательно выдувало; проводив Полю, Федор Андреевич сразу же затапливал печь и усаживался за стол.
Работу Корнеев получил только теперь, в феврале. Она оказалась несложной, но Федор Андреевич несказанно был рад и ей. С мыслью о работе Корнеев ложился спать, а утром, прибирая в комнате и затапливая голландку, нетерпеливо поглядывал на стол, придвинутый теперь к самому окну. На столе синела приколотая кнопками калька, поблескивала никелем раскрытая готовальня. Впрочем, готовальня блестела только издали — никель на циркуле шелушился, местами проступали пятнышки ржавчины. Готовальня — подарок матери; когда-то в сельской семилетке эта готовальня была гордостью всего старшего класса…
Пламя в печке гудело, поленья потрескивали. Машинально прислушиваясь к этим уютным звукам, Федор Андреевич чертил неторопливо и тщательно. Нет, он не обманывал себя в значении этой чисто механической работы — с нею, пожалуй, справился бы любой десятиклассник, — и если он вкладывал в нее столько старания, то только потому, что вообще любил делать все основательно. Немножко, правда, он и хитрил, просто-напросто продлевая удовольствие сидеть за столом и быть занятым. Вот почему Федор Андреевич не огорчался, когда старенький рейсфедер немощно выливал на бумагу всю тушь и приходилось начинать сначала. Правда, когда черная капля шлепнулась на готовый чертеж, Корнеев подосадовал, но к помощи резинки и лезвия прибегать не стал. Взял чистый лист.
Ничего, Воложский обещал достать ему настоящую готовальню. Что бы он делал без Воложского? Вот старик — всегда бодр, полон энергии. Аккумулятор! — нашел Корнеев подходящее слово.
Чертежи занимали руки и зрение, но не мешали думать. Почему вчера ему показалось, будто Мария Михайловна чем-то обижена? Впервые эта мысль мелькнула у него, когда он вечером возвращался от них домой. Так почему же?
К Воложским он зашел в третьем часу. Они собирались обедать, и Константин Владимирович, как обычно, пригласил его. Корнеев отказался. Воложский, не слушая, начал подталкивать его к столу.
— Костик, что за манера неволить! — одернула Мария Михайловна.
Поджидая, пока Воложский пообедает, Федор Андреевич просмотрел тетради восьмого класса, неожиданно для себя попыхтел над очень несложной, как оказалось, задачей. Потом они играли в шахматы, Мария Михайловна вскоре ушла на уроки.
Вот, собственно говоря, и все. Так отчего же возникла мысль, что Мария Михайловна обижена?
Да, конечно, поэтому не стала настаивать, чтобы он сел с ними за стол. Обычно они оба не слушали никаких возражений.
Федор Андреевич прислушался, узнал шаги Полины — вот она постукала ботинками, сбивая снег, — и протер рейсфедер.
— Работаешь? — Полина пытливо посмотрела на мужа и осталась довольна: увлекшись своими чертежами, Федор стал спокойнее, все прежние разговоры забыты. Да мало ли что бывает между мужем и женой, напрасно она тогда так перетрусила!
— «Ты чем-нибудь Марию Михайловну не обидела?» — написал Корнеев.
— Я? — искренне удивилась Полина, о разговоре в кухне она давно забыла. — Нет. А что?
— «Какая-то она не такая».
Поля прочитала, усмехнулась.
— Чудной ты! То про Настю спрашивал, теперь про Воложскую. Что ты все о чужих беспокоишься? Ну, не такая — и ладно, тебе-то что? Идем вот сегодня в кино. Хорошая, говорят, картина — «Во имя жизни».
Федор Андреевич кивнул, показал на себя пальцем.
— За билетами? — догадалась Полина и засмеялась. — Я уже купила.
Улыбнулся и Корнеев.
Семейная жизнь, как погода: то безоблачно, то пасмурно. Последнее время у Корнеевых светило осеннее солнце: ясное и прохладное.
11.
Лиловый туман окутывал землю, в сырой тишине внятно журчали ручьи. Если вслушаться, можно уловить, как в веселом лопотанье талой воды звенят льдинки: вот булькнул подтаявший ледышок, вот он, должно быть, снова вынырнул из маленькой горластой пучины и зазвенел, заликовал!
Весна…
Полина сидела на лавочке у дома, невольно прислушиваясь к приглушенным звукам мартовского вечера. В душе у нее творилось то же, что и в природе: и туман стелился, и ручьи звенели. Весны всегда тревожат человека.
Только что Полину проводил Поляков.
Своего начальника она не видела больше месяца. В последний раз они встретились в кино. Поляков мельком, но внимательно оглядел Федора, Поля таким же быстрым оценивающим взглядом окинула жену Полякова — худую некрасивую женщину в коричневой дохе. Почему-то, точно по сговору, Поляков и Поля
