Пока миниатюрность и нелепостьявлял в ночи доверчивый ручей,великих гор неколебимый эпосдышал вокруг — божественный, ничей.В них тишина грядущих гроз гудела.В них драгоценно длился каждый час.До нас, ничтожных, не было им дела,сил не было — любить, ничтожных, нас.Пусть будет так! Не смея, не надеясьзанять собою их всевышний взор,ручей благословляет их надменностьи льется с гор, не утруждая гор.Простим ему, что безобидна малостьводы его, — над малою водойплывет любви безмерная туманность,поет азарт отваги молодой.Хвала ручью, летящему в пространство!Вы замечали, как заметил я, —краса ручья особенно прекрасна,когда цветет растение иа[73].
1967
«Эти склоны одела трава…»
Эти склоны одела трава.Сколько красок сюда залетело!А меня одолели слова.Слово слабой душой завладело.Как всё желто, бело и красно!Знать, и мак свою силу здесь тратил.Как понять пестроту? Всё равно!Погляди и забудь, о читатель.Нет, и Бог не расстелет ковраодноцветного, не расписного.Я лелеял и помнил слова,но не понял — где главное слово.Всем словам, что объемлет язык,я был добрый и верный приятель,Но какое ж мне выбрать из них,чтоб тебе угодить, о читатель?
1967
«На берегу то ль ночи, то ли дня…»
На берегу то ль ночи, то ли дня,над бездною юдоли, полной муки,за то, что не отринули меня,благодарю вас, доли и дудуки.Мои дудуки, саламури, стонисторгшие, и ты, веселый доли,взывают к вам вино, и хлеб, и соль:останьтесь в этом одиноком доме.Во мне привычка к старости стара.Но что за ветер в эту ночь запущен?Мне, во главе пустынного стола,осталось быть и страждущим, и пьющим.Играет ветер в тени, в голоса,из винной чаши, утомившей руки,в мои глаза глядят мои глаза,что влюблены в вас, доли [74]и дудуки [75].Но для Тбилиси, что возжег свечу,не вы ли были милы и родимы?Кому пресечь ту хрупкость по плечу?Кто смел не пожалеть вас, побратимы?
