мог их продать, потерять, их могли украсть. Да все что угодно, — рассудительно заметил Владимир.
— Вы становитесь скептиком, молодой человек. В ваши годы я таким не был. Доказать обратное можно, только спросив об этом у Павлова, что, скорее всего, невозможно.
— А вы спросите у меня, — спокойно подал голос старый охотник.
Все взоры остановились на старом, изрезанном морщинами лице старика. Он сидел у костра и веточкой поправлял угли. Все молчали, но на их лицах было написано такое любопытство и ожидание, что даже Ошана, бросив хозяйственные дела, присела к костру. Такдыган молчал. Иногда он, улыбнувшись, посматривал на своих гостей, разом умолкших и не отрывавших от него взглядов.
— Знал я, что когда-нибудь об этом придётся рассказать. Знал, что когда-нибудь меня попросят об этом рассказать. Но я не могу об этом рассказать вам.
— Почему? — Этот вопрос вырвался у всех почти одновременно с таким огорчением и досадой, что Такдыган поспешил ответить:
— Потому что вы мои гости и друзья, и я не хочу причинить вам беды.
— Уважаемый Такдыган, почему вы считаете, что это может навлечь на нас беду? — спросил Семён Моисеевич.
— Потому что однажды я уже рассказал эту историю, и те, кто её услышал, погибли. Это было очень давно.
— Такдыган, мы вас очень просим, расскажите, что знаете. Поверьте, нам интересно, что это за история, как она связана с находкой Вангола. — Нина положила свою ладонь на руки старика. — Поверьте, для нас главное не то, что где-то спрятаны золото и драгоценные камни. Главное другое — приоткрыть завесу тайны этого события, потому что за всем этим стояли люди, чьи жизни и судьбы покрыты покровом этой тайны.
— Мне не было известно то, о чём сказал ваш начальник. Я знал только то, что однажды увидел своими глазами. Много-много лошадей погибло, привязанных в одном месте, в отрогах большого хребта, в тайге. Их бросили умирать от голода и жажды. Некоторые сумели оборвать поводья и уйти, остальные погибли. Было очень жаль этих животных, так жестоко загубленных людьми. Недалеко от этого жуткого места в скалах я нашёл пещеру, в которой было много оружия и патронов. Пещера большая, имеет много ходов, я был только там, где лежали ящики с оружием, ничего другого не видел. Пещеру охраняют духи тайги, и пройти дальше они мне не позволили. В этой пещере Вангол и нашёл эти часы.
— А люди? Что стало с ними? Почему они бросили лошадей? — спросил Владимир.
— Я не видел людей, не видел следов. Когда я нашёл это место, кости лошадей уже побелели. Значит, прошло несколько вёсен. Слышал от стариков, что, когда шла война, в этих местах много русских казаков выходило к стойбищам нашего племени. Но они были как дети, ничего не понимали, ничего не говорили, не могли сами есть, они умирали от жажды на берегах речек, духи тайги лишили их разума. Может быть, это были те люди, которые бросили своих лошадей. В те времена очень много людей гибло в тайге.
— Такдыган, дорогой, нам просто необходимо осмотреть эту пещеру, — с серьёзным лицом, решительно сказал Пучинский.
— Я уже стар и не помню дороги в те места, — ответил Такдыган, забирая из рук Пучинского часы. — Устал, пора отдыхать. — С этими словами старик направился к своему чуму, не дав никому ничего сказать.
— Ошана, уговори старика, он знает, где пещера, — попросил Семён Моисеевич хозяйку стойбища.
— Солнце уже давно скрылось, ночь не лучшее время, все устали, нужно всем спать. Придёт утро, может быть, Такдыган изменит своё решение, — ответила Ошана, мило улыбнувшись, как бы извиняясь за старика.
Вскоре в стойбище наступила тишина. Ничто не нарушало покой, только лёгкий ветерок шелестел по брезенту палаток, в которых долго ворочались и не могли уснуть путники.
Ещё только-только всходило солнце, утренний туман изорванными клоками опускался на лес, обволакивая всё своей прохладной влагой.
— Вставай, братва, пора в путь, — поднимал своих Остап.
Москва, уже давно сидевший у еле тлевшего костра, сложил карту.
— Думаю, через четыре, максимум пять часов будем на месте. В Ольшанах, если всё путём, нас ждут, отдохнём — и назад к машинам.
Остап первым, Москва замыкающим — группа двинулась в путь. Сначала бегом, но через полчаса, по колени мокрые от росы, а до колен от пота, перешли на шаг.
— Чё, братишки, дыхалки-то нету, привыкли рвать на короткие дистанции, — ворчал на задыхавшихся бандитов Остап.
— Если б сейчас вертухаи в зад целились, вмиг второе дыхание бы открылось, — поддержал его довольно бодро шагавший Москва.
— Тихо! — Остап как-то по-звериному ощерился и присел. — Там кто-то есть, — показал он рукой в сторону густых зарослей орешника.
Все замерли, остановившись. Остап бесшумно, короткими рывками проскочил небольшую поляну и нырнул в заросли. Через секунды все услышали злобный крик Остапа, чей-то вопль и звуки ударов. Бросившись в кустарник, даже видавший виды Москва остановился как вкопанный. В небольшой куче прошлогодних листьев между двух истерзанных тел сидел на корточках Остап, руки которого были по локти в крови, и направо-налево наносил и наносил страшные режущие удары ножом. Кровь фонтанами и брызгами разлеталась в разные стороны, тела ещё дёргали руками и ногами, а Остап с остервенением бил и бил в сплошное кровавое месиво. Его залитое кровью лицо, перекошенное от злобы и ненависти, выкатившиеся белки безумных глаз и страшный оскал рта, издававшего нечеловечьи звуки, леденили кровь увидевших эту картину бандитов. Так продолжалось несколько минут, пока дикий хохот не вырвался из горла Остапа, бросившего к своим ногам нож и увидевшего наконец всех остальных, оцепеневших от этого зрелища.
— Братва, это ж я лагерных вертухаев прищучил, спали как дети малые, носиками сопели, вот я и успокоил их вечным сном. Сколько кровушки они нашей попили, а? Сколько я ждал такого случая? Вот теперь я над ними позабавился. А? Хорошо! Ой, хорошо! — Он довольно поглаживал руками ещё бьющееся в конвульсиях живое мясо убитых и улыбался. Эту улыбку нельзя было описать словами.
Москва схватился за пистолет, но крепкая рука Василя удержала, а хриплый шёпот остановил:
— Не тронь, Москва, пахан не в себе, столько лагерей прошёл, вот и отыгрался. Ща успокоится.
— Хорош с них, Остап, пошли дальше, — крикнул Василь и как ни в чём не бывало шагнул в сторону от группы.
Смотреть на то, что сотворил с людьми Остап, было жутко. Все не глядя пошли за Василем. Остап, поднявшись, отошёл в сторону помочиться. Москва шагнул было мимо, но его взгляд случайно наткнулся на кисть руки одного из убитых, эта огромная ладонь ему показалась знакомой. Страшная догадка ударила его как током, и он остановился. Медленно повернувшись, он шагнул к телам и, убрав прилипшие к окровавленному лицу убитого листья, увидел изуродованное лицо Фрола. Широко открытые глаза его ещё были живы. Из перерубленной шеи толчками била кровь. Теперь заорал Москва:
— Ты чё наделал! Урод!
Этот крик остановил и заставил всех вернуться. Москва, пытаясь что-то сделать, приподнял голову Фрола и… опустил. Глаза Фрола, остекленев, уставились в небо.
— Ты кого уродом назвал? — прозвучало за спиной Москвы.
Москва медленно повернулся и увидел нацеленный ему в лоб ствол пистолета.
— Ты ж своих положил… — Договорить Москва не успел.
Остап выстрелил, и пуля, пробив мозг вора в законе, унесла в небытие то, что он хотел сказать.
— Все слышали, для него вертухаи лагерные своими были! Сам сказал, — заорал Остап, глядя на стоявших в растерянности бандитов. — Чё, оглохли? Слышали же?!
— Слышали, — ответил за всех Василь. — Он сразу за ствол схватился, как их увидел, да я помешал. Думал, он с испугу, а оказалось, ссученный Москва. Во как, братва. Факт. На любом сходняке его слова подтвержу, сам слышал.
