Поэтому даже больше, чем лозунги, были ему по душе на авенидах Гаваны густо-зеленые мясистые кактусы с желтыми дырами от пуль — следы схваток с «гусанос», этими слизняками — контрреволюционерами.
Хуанито пробежал несколько улиц и замедлил шаги на авениде Пасео, у резиденции бразильского посольства. У ограды посольства стояли усиленные наряды народной полиции. А за оградой, за мелкоячеистой проволочной сеткой топтались или лежали на траве угрюмые люди. Прямо на деревьях и кустах висело белье. Хуанито знал: на территории посольства укрылись несколько десятков контрреволюционеров. За чертой ограды власть республики кончалась. Этот клочок земли принадлежал посольству, и по праву экстерриториальности, которое революционная Куба предоставила иностранным дипломатическим миссиям, без разрешения посла никто не имел права вступить за ворота посольства. Контрреволюционерам это позволило укрыться здесь от революционного суда. Но зато «гусанос» не могли показать носа на сантиметр дальше сетки. Они находились в добровольном заточении уже много месяцев, смертельно надоели друг другу, подыхали от скуки и часами, прильнув к ограде, смотрели на бурлящую улицу. Мальчугану их не было жалко ни на мизинец: ух, сколько на счету каждого из них преступлений!
Он остановился около ограды, начал пританцовывать и горланить сочиненную им же самим песенку:
«Гусанос» лениво ругались и грозили ему кулаками. Они уже привыкли. Но постовой сердито прикрикнул из-под навеса на углу:
— Проходи, проходи! Не останавливаться!
Хуанито показал язык и ему и побежал дальше. Некогда объясняться. У него срочное дело!..
Вот и нужный ему дом. Мальчуган примерился и, выждав момент, прошмыгнул мимо часового. Тот только покачал головой: узнал.
Через три ступеньки — вверх по лестнице. У двери Хуанито нагнулся, потер ботинки уголком ковра, чтобы блестели. Осторожно приоткрыл дверь в кабинет.
Капитан Обрагон сидел над бумагами. В комнате ничего не изменилось с тех пор, как Хуанито побывал здесь несколько часов назад. Не тронута и постель. Только дымится на столе чашка кофе и воздух сизый от сигарного чада.
«Мы стоим на посту и не смыкаем глаз!» — горделиво подумал мальчик.
— Дядя Феликс!
Обрагон поднял от бумаг глаза с тяжелыми, набухшими веками.
— Это я, дядя Феликс! Колоссальные новости!
Капитан, сидя, с хрустом потянулся:
— Выкладывай, парень!
— Ночью я совсем забыл сказать: у той сеньоры на авениде Квинта была еще одна сеньорита. И вот у нее я видел… — он сделал паузу, — фото этого контрика! — Он цокнул языком: — Сеньорита втрескалась в этого типа по макушку!
В душе мальчугана что-то скребнуло. Жалость? Может быть. Но если он и мог пожалеть девушку, то только потому, что она красивая и добро разговаривала с ним в доме на авениде Квинта. Однако если она тоже контра, никакой жалости быть не может! И все же жалко…
— Кто она? — спросил капитан.
— Зовут Бланкой, рыжая, глазищи — как блюдца, живет на авениде Уна, 37, — начал выкладывать Хуанито. — Она — милисиано и дежурила у подъезда радиостанции «Патриа», а теперь уже умотала в провинцию Лас-Вильяс выполнять какое-то задание. Вот!
Обрагон удивленно глянул на мальчика.
— Откуда тебе все это известно?
— Будьте спокойненьки! Я, дядя Феликс, день и ночь на страже революции!
Капитан притянул паренька к себе. Ощутил под пальцами, как худы его плечи.
— Отлично, Хуанито! А сейчас новый приказ: марш спать!
Он подвел его к двери.
— Ляжешь у нас, наверху. И без моего разрешения — никуда ни шагу.
— Дядя Феликс! — заканючил Хуанито. — А как же с этой рыжей?.. Я знаю, где она живет, я был уже около ее дома!
Обрагон с ласковой улыбкой посмотрел на мальчугана: «Из тебя вырастет настоящий солдат». Не надо его обижать.
— Хорошо, выспишься, а ночью вместе с моими бойцами пойдешь в засаду на Авениду Уна. Только смотри мне! Без разрешения командира группы никуда носа не суй!
— Слушаюсь, капитан! — стукнул пятка о пятку мальчик.
Когда он выбежал, Обрагон пододвинул календарь, пометил: «Путевку в санаторий для Хуанито». Нажал кнопку звонка. Сказал появившемуся в дверях дежурному:
— Приведите Карлоса Наварра.
Потом снял трубку телефона и позвонил в радиоцентр. Кто ночью дежурил в вестибюле? Шофер Мануэль Родригес. Редактор Варрон. Бланка Гарсия де Сальгадо. Попросил, чтобы немедленно послали за Варроном и передали его просьбу как можно скорее прийти в управление безопасности: срочное дело.
Он подошел к карте республики. Задумался, глядя на нее. Из опыта знал: разрозненные сведения — как штрихи на листе бумаги: один к другому — они в конечном счете создают цельный рисунок. Неужто с первых же шагов удача пришла в руки?.. Он не верит случайностям и не полагается на удачливость. Враг хитер, и победит в единоборстве более умный и сильный.
Боец ввел в комнату Карлоса. Обрагон снова сел за стол, показал арестованному на кресло.
— Что еще? — угрюмо спросил Наварра.
Дуэль продолжалась. Вчера в проигрыше оказался Обрагон. Или помешал команданте, или неправильным был психологический расчет. Пожалуй, на Карлоса скорее подействует не насмешка, а откровенность…
Обрагон молча разглядывал арестованного. Наварра устало протянул руку, взял со стола сигарету.
— Я же сказал: больше не выжмете из меня ни слова.
— И уже выпалил целую дюжину. Слушай, Карлос, не карабкайся на пьедестал героя.
Он говорил, словно бы думая вслух:
— Смотреть реальным обстоятельствам в глаза — для этого нужно больше мужества.
— А ты, Феликс, как бы вел себя на моем месте? — Карлос несколько раз затянулся, закашлялся.
Обрагон встал, подошел к окну, распахнул створки. Город уже был залит солнцем. Щебетали птицы. Ветер на какое-то мгновение затих. Все так же задумчиво капитан проговорил:
— Прежде всего я не дался бы в руки врагов живьем… Но если бы и схватили, не сказал бы ни слова. А ты уже много сказал. Фактом больше, фактом меньше — не имеет значения… А самое главное, скажу тебе откровенно, — я ни при каких обстоятельствах не мог бы перейти на сторону врага. Даже если бы разочаровался в идеалах, за которые дрался… Я просто пустил бы себе пулю в лоб.
Карлос снова затянулся сигаретой. Опустил голову. Задумался. Какие мысли накладывают такую тяжелую печать на его лицо, заостряют морщины?.. Обрагон не торопился нарушить молчание. Наверное, наконец-то Карлос все понял. Хотя бы только одно: надеяться ему не на что — и остается только достойно закончить игру…
Они продолжали молча курить. Наконец Карлос смял в пепельнице сигарету и поднял голову,
