Теперь он озабочен сбором необходимых средств для того, чтобы честно купить себе место в сальватории. В долг никто не даёт, ограбление пьяного не удаётся… Но тут вспоминается случайно подслушанный разговор молодых людей в кафе: один из них пересказывает роман «какого-то поляка», где нуждающийся в деньгах студент убивает топором богатую старуху. Причём топор как орудие убийства молодые люди находят вполне приемлемым и доныне: используя его, вполне можно сойти за сумасшедшего.
Вскоре Мак-Кинли случайно знакомится с богатой немолодой женщиной и начинает за ней ухаживать.
Тем временем Сэма Боулдера вызывают в сенат, обвиняя его в том, что сальватории задумали в Москве с целью посеять панику в стане противника и заодно в буквальном смысле усыпить часть интеллектуальных элит.
И здесь, наконец, выясняется, в чьё обличие Леонов спрятался со своей философией на этот раз. Конечно же в язвительного и саркастичного старика, разочарованного в человечине — и в то же время исповедующего принципы мироустройства, равноудалённые от любой социальной доктрины, будь то социализм или капитализм.
«Я работаю не от Кремля», — восклицает Боулдер; и это слова, которые вполне мог произнести герой нашей книги.
Боулдер описывает, как нам думается, личные впечатления Леонова от перелёта в США.
«Я получил вашу Вздорную повестку и сперва этово… — начинает Боулдер, — мне уже вредно, мне нельзя самолёт, хе-хе… в небо мне уж дозволительно только с ангелом. Но тут мне дали проглотить что-то такое, продолговатое, и вот… (Долгая пауза.) Когда мне не дремалось, то я глядел оттуда сквозь облачную дымку на все эти плывущие города и башни и думал: так почему же оно так прочно? Их жгут века подряд, взрывают, а они всё стоят… я спрашивал себя: почему?., из камня и стали? Нет. А потому, господа, что оно сделано из живой человеческой души. Из вздоха нашего, из мечты, из надежды… как будто даже из ничего. Вот почему книги живут дольше железа… „Так что же сегодня нужно прежде всего для спасения мира?“ — думал я, плывя в поднебесье».
И продолжает: «Приготовьтесь, я вам скажу сейчас очень смешную, даже непристойную в таком месте вещь: чистая душа, господа… (Махнув рукою.) А впрочем, всё равно: потом приходит шальной наследник, балбес, голова винтом… и опять пепел, неоплаканный пепел летит по ветру! (В ответ на шелест переспросов, прокатившийся по залу.) Я сказал: по ветру, пепел… господа. (Длительная пауза, старик что- то жует.) В дороге я имел также удовольствие слушать; летел и слушал, этово… ну, ваши огненные речи, господа! И тоже — где я был назван организатором всемирного дезертирства с поля чести, хе-хе, хотя (грозя пальцем и с дробным смешком)… хотя у всех вас давно уже куплено по билету в мои сальватории, шельмецы! С пожара первыми убегают те, кто раньше узнал про огонь: поджигатели. Но одно, пожалуй, верно: старик стоит у трапа и неистово торопит всех, чтобы скорее всходили на мой корабль… отплывающий куда-то корабль. Признаться, я и сам не знаю куда! Но почему же он поступает так, этот чёртов, совратительный старик? Почему? Может быть, за свою долгую жизнь старый Сэм так полюбил людей, что решил хоть что-нибудь сберечь от предстоящего костра? Сомнительно. Мне слишком много про всех вас известно, чтобы жалеть. Нет… а просто хочу закинуть впрок, по ту сторону завтра, немножко наших идей, памяти о прошлом и ещё кое-чего для постройки шалаша на первое время… там. Для кого, я и сам не знаю».
Здесь даже интонации собственные, леоновские: спустя 25 лет замредактора «Нашего современника» Виктор Гусев спросит у Леонова, как же ему не страшно употреблять слово «человечина», на что он, сам того, видимо, не помня, ответит словами Боулдера: «Я слишком стар, и слишком много знаю про людей, чтобы их жалеть…»
Мы уже не говорим о картине мира, описанной Боулдером, которая безусловно и леоновская тоже.
«…мы слишком часто обращались к дьяволу за консультацией или чтоб погрел нам трагически остывающую кровь, — говорит Боулдер. — В сущности, господа, наша хвалёная цивилизация достигла той роковой содомской черты, когда в древности на неё ниспосылался огненный дождь. Снова чистая душа требуется миру… и какие бы телодвижения ни совершали мы, завтра планета будет в другой одежде. И не оплакивайте обречённого, господа: к сожалению, главное уже произошло. Оно бывало и раньше, они вымирали не раз, троглодиты и эти… (ближайшему секретарю) ну, как их… эти палеозойские водяные блошки?
Но и в этой киноповести, как всегда в случае Леонова, присутствует очевидный дуализм.
К финалу, например, выясняется, что Мак-Кинли был ведом к своей цели покинуть текущие времена не кем иным, как дьяволом. Возможно, это именно он выстраивает ситуацию так, что Мак-Кинли знакомится с богатой старухой. И когда убийство не получается, это дьявол подбрасывает Мак-Кинли лотерейный билет с баснословным выигрышем, дающим возможность немедленно купить себе место в сальватории.
Несчастный клерк бежит в будущее.
Первое, что он, выпущенный из сальватория, слышит — это воздушная тревога. Несколько зданий, которые Мак-Кинли успевает увидеть, погружаются в землю, остаются лишь сферические крышки наподобие канализационных. Пейзажа — никакого. Небо темнеет, и «только обезумевшая от смертного ужаса кошка дикими скачками и зигзагами мчится между крышек»…
Картина эта, безусловно, предвещает видения будущего из «Пирамиды» (а возможно, они уже и были написаны тогда).
Впрочем, ужасное будущее оказывается сном Мак-Кинли. Он остаётся в своём времени, преодолевает искушения, решается создать семью… Но уверенности в будущем читателям это вовсе не прибавляет и ничего из сказанного мистером Боулдером не отменяет.
Спустя пятнадцать лет Леонов неожиданно вспомнит в разговоре с литературоведом Александром Овчаренко:
— Будучи в США, я сказал: «Мы живём в век, не позволяющий делать ошибок».
А на вопрос Овчаренко: «Вы оптимист или пессимист?» ответит:
— Я пессимист. Считаю, что пессимизм умнее оптимизма. Пессимизм позволяет предусмотрительность. Я жду несчастья, а оно — не случилось. Хорошо; случилось же — я встречаю его подготовленным.
Своею повестью Леонов настраивал читателей на пессимистический лад.
«Бегство мистера Мак-Кинли» было написано летом 1960 года; полгода цензура вычитывала киноповесть, и затем наверху решили публиковать её в «Правде», что и было сделано: с 1 января по 5 февраля новая леоновская вещь публикуется в главной государственной газете.
Однако на киносудьбу «Бегства мистера Мак-Кинли» это не повлияло.
В те годы никто не решится экранизировать её.
И снова «Метель»
В марте 1962-го Леонов поехал в Карелию — на этот раз его выдвинули кандидатом в депутаты в Верховный Совет от Беломорского избирательного округа.
Восьмого марта он прибыл в Беломорск, побывал на строительстве местной ГЭС, а в клубе имени Сергея Кирова повстречался с избирателями.
Роман «Русский лес» в те времена дал ему большое количество читателей всех возрастов. В газете «Беломорская трибуна» периодически публиковались вполне, судя по нетривиальному содержанию, искренние отзывы жителей Карелии о писателе и кандидате Леонове. Едва ли не все из них пишут благодарные слова об этой книге.
