подавил рвавшийся из горла кашель, чувствуя, как на глазах выступают слезы.
— Александра Владимировна, — вдруг сказал вышедший из задумчивости Борис Борисыч. — А в вашей местности не происходили какие-нибудь необычные явления?
— Что? — переспросила хозяйка, удивленно поднимая брови. Она оглянулась на Кирилла, потом снова посмотрела на Борис Борисыча: — Явления?
Кирилл тоже посмотрел на Борис Борисыча.
— Природные явления, — спокойно продолжал тот. — Например, резкое изменение погоды или какие-нибудь необычного цвета облака. Может, уровень воды в озерах заметно менялся или рыба выбрасывалась на берег? Короче, что-то такое, что поразило вас своей необычностью, понимаете?
— Понимаю, — Александра Владимировна вновь оглянулась на Кирилла, но тот очень внимательно смотрел на Борис Борисыча. Только Анжела, погруженная в свои мысли, продолжала наблюдать за вращением в своих руках очередного фантика; перед ней на столе уже лежали две развернутые шоколадные конфеты и яркие обертки от них.
Хозяйка, подумав немного, вздохнула и встала из-за стола.
— Нет, Борис Борисыч, — сказала сна. — Ничего такого у нас никогда не происходило и не происходит. По крайней мере, ничему удивляться не приходится. Может, вам еще чаю налить?
От чая Борис Борисыч тоже не отказался. Прихлебывая из чашки, он вновь стал посматривать то на небо, то на озера, затем вновь погрузился в глубокие размышления.
Кирилл вдруг ощутил, что еще немного, и просто уснет за столом. Поблагодарив Александру Владимировну, он поднялся и отправился к себе. Во флигеле он заставил себя раздеться, расстелить постель и только тогда лег и заснул, даже не укрывшись хотя бы простынею: в комнате уже стояла жара.
Он проспал около двух часов. Глаза открылись сами, и, как ни странно, последующей за пробуждением вялости не ощущалось. Кирилл легко поднялся, с удовольствием побренчал гвоздиком рукомойника, плеская себе в лицо водой, оделся и спокойно уселся перед печатной машинкой. Он даже с некоторой теплотой посмотрел на заправленный в каретку листок: ведь именно он привел его сюда, в это странное и прекрасное место. Теперь Кирилла нисколько не раздражало это кажущееся бездействие; сам процесс размышления, поиска идеи доставлял большое удовольствие. И очень хорошо, что никто не мешает, не отвлекает, не мотается перед окнами туда-сюда…
Перед окном что-то мелькнуло и исчезло за левым краем рамы. Шарик, наверное, мается. Кирилл вышел из флигеля и остановился на пороге, жмурясь от яркого солнечного света. Ничего-то не изменилось: солнце жарит во всю ивановскую, воздух горячим киселем обволакивает тело, вливается в легкие, заполняет голову, превращая мысли в тягучую патоку. Хватил шилом патоки! — хороший все-таки оборот… А ведь Александра Владимировна произнесла интересную фразу: «Ничего такого у нас никогда не происходило и не происходит. По крайней мере, ничему удивляться не приходится». Им-то, может, и не приходится, привыкли. А стороннему человеку — тоже не приходится?
Опустив нос к земле, мимо колодца с озабоченным видом проплелся Шарик. Интересно, а кто же тогда мелькнул перед окном?
Кирилл вышел на дорожку и посмотрел в глубь сада. В тени яблони, в ромашковых и колокольчиковых зарослях, явно кто-то прятался.
— Посмотрим, посмотрим, — пробормотал Кирилл. Мягко ступая, он осторожно двинулся по дорожке. Подходя к зарослям, даже присел, чтобы незаметно подкрасться.
— А вот сидеть на голой земле нехорошо! — громко произнес Кирилл, выпрямляясь во весь рост. Сначала он видел макушку со смешными хвостиками-ушками, теперь — серьезное, даже строгое, лицо.
— А я не на земле сижу, — Катя слегка подвинулась, показывая, что сидит на маленькой досочке, положенной в траву. Рядом возвышалась охапка сорванных одуванчиков, ромашек, васильков и стеблей каких-то непонятных растений. В руках Катя держала сплетаемую гирлянду из цветов.
— Красивый венок получается, — сказал Кирилл. — Я таких раньше никогда не видел.
Катя вплела очередную ромашку, вытянула из охапки желтый одуванчик и показала Кириллу.
— Какой цвет ты видишь?
— Желтый, — ответил Кирилл.
— Я не так спросила, — покачала головой Катя. — Как ты его видишь?
— Как маленькое солнышко, — сказал Кирилл, улыбаясь.
— Нет, — Катя зажмурилась и завертела головой. — Ты сравниваешь. А попробуй одними словами сказать, как ты видишь этот цвет?
— Ну-у как, как? — Кирилл сел напротив прямо в траву и посмотрел на Катю снизу вверх. — А разве можно цвет ни с чем не сравнивать? Бывает цвет просто желтый, а бывает — светло-желтый, темно- желтый…
— Нет-нет! — Катя замахала рукой. — Я совсем про другое. Вот для меня это желтый цвет, — она ловко вплела одуванчик в гирлянду, — и для тебя это желтый цвет, но ты его так только называешь, а видишь, может быть, зеленый или синий…
— Подожди-подожди, — остановил ее Кирилл. — Как это — зеленый или синий? Я что, дальтоник?
— А что такое — дальтоник?
— Это человек, который не различает некоторых цветов. Например, красный цвет он видит как зеленый.
— А зеленый. — как красный?
— Нет, зеленый для него тоже зеленый.
Катя задумалась на некоторое время, потом решительно замотала головой.
— Я про другое говорю. Ты все цвета различаешь, но видишь их по-другому. А другой человек совсем по-другому. Ну, не знаю, как сказать! — Она замолчала и от напряженного раздумья сдвинула брови. — О, придумала!
— Она обрадованно посмотрела на Кирилла.
— Я вижу радугу так: красный, оранжевый, желтый… — Называя цвет, она загибала пальчик. — Это цвета так называются, их все так называют, потому что мама так научила или в детском саду так научили. Но я подумала, что тот цвет, который все называют красным, я вижу красным, моя мама — желтым, ты — синим. И никому это странным не кажется: каждый привык к своим цветам и не знает, что может быть по- другому. Вот!
Кирилл во все глаза смотрел на Катю, а потом только и сказал:
— Ого!
Катя продолжила вплетать цветы в гирлянду. Кирилл начал осматриваться вокруг, пытаясь представить, как бы мог выглядеть этот мир глазами другого человека. На память приходило только негативное изображение цветной фотопленки.
— Вот! — снова сказала Катя, обернув гирлянду вокруг своей головы. — Хорошо получилось?
— Очень красиво! — без всякого преувеличения похвалил Кирилл.
Катя довольно улыбнулась, сложила гирлянду на коленки и принялась заплетать ее в кольцо. Неожиданно подул ветер; он пробежался по верхушкам яблонь, прошелестел в листве и затерялся в зарослях травы. Кирилл посмотрел на закивавшие цветками колокольчики, потом осторожно встряхнул их; сиреневые венчики беззвучно качнулись.
— Катя, а как у тебя получается, что колокольчики звенят?
— Очень просто, — сказала Катя и двумя пальчиками несильно толкнула стебель; раздался тихий хрустальный звон.
А ведь мне тогда не послышалось, подумал Кирилл. Он снова повторил свою попытку, но цветы молчали.
— У меня не звенят, — сказал он.
— А у меня звенят, — Катя что-то поправила в своем плетении. — Но зато ты их слышишь.
— Почему же они не хотят звенеть в моих руках?
— Потому что у меня каждый охотник желает знать, где сидит фазан, а у тебя — фазан сидит, где знать желает охотник каждый; или все наоборот. Вот так! — Она надела венок на голову, склонила ее к
